Один год

Когда я в послевоенные годы смотрел фильмы о войне или читал книги о ней, мне казалось, что это не о той, которую я прошел от 24 июня, когда меня вызвали в военкомат, до дня Победы, который я встретил в госпитале. Все было тяжелей, мучительней. Случались дни, когда отчаяние охватывало, все казалось безнадежным. Что нас поддерживало? Скажу про себя — однополчане. Если другие переносят, значит и я могу, а если кто смалодушничал, а я нет, значит я — герой. Плохо было, когда оставался без командира, без товарищей по оружию. А с ними — и отступление, и окружение, и плен не так страшны.

Я был связистом при штабе полка. Командиры связистов берегут. Потерять связь — значит проиграть бой. В атаку я не ходил, но отстреливаться приходилось, особенно при отступлении. У нас свои трудности. Когда другие спят, связист начеку, а если связь потеряна, иди ищи, прокладывай. И в дождь, и в мороз, и в бомбежку. Около года я вообще не воевал. Об этом мой рассказ.

Мы выходили из Харьковского окружения. Вначале нас было человек десять, все с оружием, штабной «Виллис». Патроны кончились, «Виллис» поломался, ребята гибли. Осталось трое — Павел, Юра и я. Павел — сержант, водитель того самого «Виллиса». Юра — пехотинец, вообще он Юсуф, узбек. И я — связист без аппарата. Я ведь тоже не Миша, а Моисей, да привык давно к новому имени. Как положено в армии, старший по званию — наш командир. Он и разведчик, и главный добытчик. Мы с Юрой не могли идти первыми, он — азиат, я — горожанин. Павел — свой человек, хоть не украинец, а сибиряк.

В отступлении каждый шаг — трудность. Поесть, переночевать, оправиться. Не говоря о главном — не потерять направление, не попасться на глаза фрицам. Мы уже не боевая единица, мы — разгромленная армия, нам бы стать невидимыми, бестелесными, да брюхо — не родной брат, служи ему. Когда видим село, первая мысль — где добрая душа, которая покормит.

Вот и на этот раз Павел оставил нас в рощице у крайней хаты и вышел вперед, увидев старика на огороде. Мы следим за ним, и по сторонам, и назад. Война такую привычку у нас породила. Но все как–будто спокойно. Мы наблюдаем, как дед рукой показывает в глубь села. Павел дал нам знак, мы подошли.

— У них нельзя, семья большая, и чужие есть.
— Идите до колодца, — продолжал старик, — потом направо, второй дом, там женщина хорошая, вдова, одна живет.
— Вдова? — почему–то переспросил я.
— Похоронка пришла, а она ждет, надеется. Может и ее Миколе кто помог, может похоронил.
— Как зовут?
— Ольга.

Пошли селом, как обычно настороженно, но все словно вымерло. Ни собак, ни кур не слышно, нет мальчишек на улице. Только дым виден из труб, значит живы люди. Павел пошел первый. Ждали на этот раз недолго. Вошли, поздоровались. Вдове было лет 25. Одета по–крестьянски, взгляд потухший.

— Вы спать хотите или дать поесть? — были ее первые слова.
Хорошая женщина. Знает, что нужно солдату.
— Нам бы помыться. Да постираться.
— Тогда несите воду и дрова, а казан здесь. Стираться не нужно, я чистое дам. Хозяйничайте, а я к соседке пойду. Если нужна буду, дверью погремите, услышу.
— Да ты, тетя, просто разведчик, — улыбнулся Павел.
— Бида навчить.
Принесла белье и ушла.
— Повезло нам, ребята, — сказал Юра после помывки. Замечательная женщина, не встречал таких.

Мы ничего не ответили, мысли занять одним — что нас ждет завтра?

Фронт откатывается, нужно догонять быстрее, чем немцы наступают.

Пришла Ольга, накормила нас, извинилась, что нет чаю и сахару. Мы не расстроились — самогон был.
— Ложитесь, где хотите. Я к соседке спать пойду.
Перед уходом спросила:
— Вы дневать будете?
— Нет, рано пойдем.
— А может останетесь в нашем селе? У нас есть окруженцы.
Мы посмотрели на Павла, ему решать.
— Нет, Оля, мы солдаты, нам рано к бабам возвращаться.

Утром простились с Олей, взяли узел с ее гостинцами и покинули гостеприимную хату. Опять прошли тихие пустынные улицы, и вперед, на восход солнца.

Мы знали, что нужно пересечь железную дорогу. Узкая полоска земли, но опасный рубеж, охраняется всегда хорошо. Мы нашли заброшенные постройки недалеко от полотна, долго ждали подходящей минуты, чтобы не было ни поездов, ни охраны.

Нашли, кажется, спокойную минуту, бросились вперед, но прямо на нас, не угадали мы, мотоцикл с коляской. Три автомата, три живые мишени. Рванули назад, но пули нас догоняли.

Юра, бедняга, был слабее, отставая, он прикрывал нас двоих. Он первый и споткнулся, упал, за ним я и Павел. Я поднялся, ребята — нет. Добежал до сараев, оглянулся — лежат мои друзья, а один немец подходит к ним, проверяет, заканчивает. Закончив, повернул к мотоциклу. Уехали. Я спасен, жив. Один из всего полка.

Путь один. Назад к Оле. Дождался вечера, нашел ее хату. Оля была во дворе.
— Михайло, ты один?
— Один, погибли хлопцы.
— Господи, я слышала выстрелы. Ты ранен?
— Задело.
— Иди в хату, я обмою.

Добрые Олины руки перевязали рану. Она напоила меня горячим молоком, уложила спать на своей большой постели. Сама легла в маленькой комнате, возле кухни.

Хоть ранен был я, и день пережил страшный, но заснуть не мог. Дело молодое, война, ночь, тишина. Я поднялся и пошел к Оле. Она тоже не спала.

Война разлучает, война сводит...

Я прожил у Оли почти год.

Святая была женщина. Хранительница жизни. Без таких не победили бы фашистов. Вся жизнь ее была — работа и помощь другим. Детей у них с Миколой не было, а у соседей — и справа, и слева, и через дорогу — целый детский сад. Ни разу она не вышла к ним с пустыми руками. Хоть несколько картошек, хоть луковица, хоть старая простыня на пеленки, тогда все считалось богатством.

Оля собрала сельчан похоронить Павла и Юру. Их свезли на сельское кладбище. Не разбирая, кто православный, кто нет, обоим поставили кресты. Даже поминки Оля устроила им.

Был в ней дар — талант человеческий. Любил ли я Олю? Кто в такие дни говорит о любви? Помощь, доверие, благодарность — вот что тогда было важнее всего.

Любила ли меня Оля? Любила. Думаю, что любила. Другого я не видел от нее. Но мысль, что, если бы вернулся к ней Павел или Юра, приходила иногда ко мне. Ответа я не знал.

Когда пошли слухи, что немцы отступают, я сговорился с одним окруженцем идти навстречу фронту. Вышли мы до рассвета. Провожали нас несколько стариков и женщин. Все плакали. Долго мы стояли с Олей обнявшись. На дорогу она сказала нам: «Возвращайтесь с победой». Несколько раз я оглядывался и видел ее, стоявшую на краю села.

Я победил. И вернулся. Но не к Оле, а к родителям, в Киев.

Не знаю, виноват ли я перед Олей. Может Микола ее вернулся, может встретила хорошего человека. Война все спишет, так тогда говорили.

Женился я через пять лет после демобилизации, после окончания института. Хоть крепко я любил свою Фаню, уже покойную, и дети выросли у нас не хуже, чем у других, но часто я вспоминал свою спасительницу.

И если сейчас, в нашем филадельфийском доме для престарелых, я спешу на помощь к тем, кто слабее меня, если говорит кто–нибудь обо мне доброе слово, то это благодаря Оле, моей первой женщине, моей первой жене. 

 Версия для печати