Рассказы из прежней жизни

Мой одноклассник Леня Гурфинкель к окончанию школы вымахал в детину ростом 1м 94см и весом свыше ста килограммов. С треском провалив экзамены в институт, он тут же был призван на действительную воинскую службу. Служить Лене пришлось матросом на Балтийском флоте. Благодаря своей могучей стати, он, естественно, был правофланговым на всех торжественных построениях — во время парадов, при подъеме флага, на вечерних поверках.

На третий год лениной службы его корабль успешно участвовал в особо важных учениях и был удостоен прибытием на борт большого военно–морского начальника. Довольный результатами учений и слегка подогретый парой рюмок коньяка, адмирал при обходе торжественно выстроенных моряков позволил себе похлопать Леню по плечу и сказать, обращаясь к сопровождавшей его свите:
— Молодец! Русский богатырь!
— Никак нет, товарищ адмирал, — возразил ему Леня.
— Как это — «Никак нет!» — взревел опешивший адмирал.
— Еврейский богатырь, товарищ адмирал, — заявил гордо Леня и еще выше задрал подбородок.
Адмирал хотел что–то сказать, но не смог. Он только махнул рукой и рысью понесся вдоль строя. За ним, оглядываясь на ходу и грозя Лене кулаками, помчались сопровождающие лица.

•

Поступок Лени был оставлен без последствий. Вступало в свои права лето 1953 года. «Врачи–отравители» только что были реабилитированы. Инспирировавший их «дело» заместитель министра госбезопасности Рюмин — расстрелян. По Москве потихоньку поползли слухи о том, что взяли самого Берию.

В истории, похожей на вышеупомянутую, мне пришлось участвовать самому. В 1979 году я волею судеб попал в состав советской делегации, направляемой на совещание в рамках СЭВ по вопросу развития химического машиностроения. Большинство членов делегации составляли высокопоставленные правительственные чиновники на уровне заместителей министра и начальников главков. И только три члена делегации, включая меня, были начальниками отделов головных НИИ. На нас возлагалась черновая, но ответственная работа — подготовка всех составляемых в процессе совещания документов — протоколов, соглашений и договоров.

Перед отбытием делегации из Москвы нас троих решил лично принять и проинструктировать сам министр химического и нефтяного машиностроения СССР Константин Иванович Брехов. Принимал он нас по одному. Я был вторым. Вслед за мной шел мой коллега из ВНИИнефтемаша Арнольд Шапиро — мужчина мощного телосложения с внешностью коренного жителя нечерноземной полосы России. Когда я, получив соответствующие указания, собирал бумаги, Министр произнес в микрофон, стоящий на его столе:
— Пусть войдет Шапиро.
Тот незамедлительно появился на пороге. Оглядев его с ног до головы, министр заорал:
— Я просил, чтобы зашел Шапиро, а кого вы мне прислали, мать вашу... и. т.д.
— Я и есть Шапиро, Константин Иванович, — шепотом произнес Арнольд.
В кабинете повисла мертвая тишина. Но к чести нашего министра следует сказать, что, в отличие от адмирала, он обладал завидным чувством юмора. В результате через несколько секунд мы хохотали так, что в дверь начали заглядывать с испуганными лицами его помощники и секретари. Вообще, надо отдать должное Константину Ивановичу. Несмотря на крутой нрав и любовь к матерщине, он, в отличие от многих крупных руководителей, был весьма и весьма приличным человеком.

После окончания третьего курса Киевского политехнического института наша студенческая группа была отправлена на практику в Казань на авиамоторный завод. Поселили нас в общежитии ИТР. По сравнению с киевскими магазинами выбор продуктов в казанских был заметно скуднее, по сути их не было вообще. Поэтому мы были несказанно обрадованы, когда к нам в общежитие по утрам зачастила местная бабуля со свежим молоком, которое мгновенно разбиралось без остатка. По причине превышения спроса над предложением и слабых моральных устоев, бабка начала разводить молоко водой. Вскоре оно приобрело цвет «...утра туманного, утра седого...» и соответствующий вкус. Нашу критику бабка сокрушала непробиваемым аргументом: «Не хотите, не берите. Другие возьмут». Надо было что–то предпринимать. Вечером наш староста, бывший армейский старшина Витя Шаргородский собрал Милкиса, Мачерета, Чернявского и меня и произнес пламенную речь, состоящую из одной фразы: «Товарищи евреи, неужели вы ничего не придумаете?»

В тот вечер мы никуда не пошли и долго думали. В результате события начали развиваться следующим образом. Утром во время раздачи молока в дверь постучали и вошел застегнутый на все пуговицы и при галстуке молодой специалист Степа Корольков, живший двумя этажами выше.
— Кто староста? — грозно вопросил он.
—Я! — вытянулся перед ним во «фронт» Шаргородский.
— Эта? — пробасил Степа, кивнув на бабку.
— Так точно, товарищ инспектор, — отрапортовал староста.
Степа вынул из бокового кармана логарифмическую линейку, ткнул ее в бидон с молоком, передвинул движок и мрачно заявил:
— Будем составлять протокол.
Бабка бухнулась на колени.
—Не надо протокола. Больше не буду, сыночки, — запричитала она.
Естественно, бабка была прощена. На следующее утро мы с удовольствием поедали реквизированный накануне в заводской столовой черствый хлеб, запивая его свежим парным молоком.

В середине 50–х годов баскетбольная команда киевского политехнического института под руководством Михаила Рейнгольда достигла немалых успехов. Она постоянно занимала призовые места на первенстве Украины и всесоюзного спортобщества «Наука». Вторым по силе игроком команды, входившим в сборную республики, был Виктор Чертов. Вот с ним и связана история, которая долгое время передавалась из поколения в поколение студентов КПИ.

Уже на первом курсе Виктор, чувствуя, наверное, несостоятельность учения классиков марксизма–ленинизма, полностью игнорировал посещение лекций по этому предмету. Кое–как подготовившись к экзамену и запасшись шпаргалками, он пошел на него, не зная ни в лицо, ни по фамилии экзаменатора. А экзаменатором был доцент Моисей Иосифович Веников, веселый жизнерадостный человек, снискавший благодаря своим шуткам и находчивости немалую популярность у студентов. Принимая экзамен у Чертова, он сразу понял, что перед ним закоренелый «сачок», и после ответа по экзаменационному билету задал Чертову «провокационный» вопрос:
— Скажите, дорогой товарищ, а кто такой Веников?
Чертов не растерялся.
— Веников? — переспросил он. — Да это каждый дурак знает. Веников — это один из лидеров Второго интернационала, известный оппортунист, двурушник, предатель рабочего движения...

У Веникова, как говорится, «в зобу дыханье сперло». Он автоматически поставил жирный трояк в зачетке Чертова и отправил его восвояси.

Самое интересное заключалось в том, что Чертов как в воду глядел. Когда началась компания по преследованию «безродных космополитов», Веников был обвинен именно в этих грехах, снят с работы и исключен из партии. После смерти «отца всех народов» справедливость восторжествовала. Веников был восстановлен и в партии, и на работе. Но того озорства и блеска в глазах, которыми он славился раньше, у него уже не было.

А что же Чертов? Окончив играть в баскетбол, он двинул в науку. Защитил кандидатскую, а затем докторскую диссертации. В авторских рефератах к диссертациям он всегда утверждал, что своими научными достижениями обязан прежде всего бессмертным идеям марксистско–ленинского учения. 

 Версия для печати