История болезни

(Печатается с сокращениями)

«Как хорошо быть генералом,
Как хорошо быть генералом!
Лучшей работы я вам, сеньоры,
Не назову...»

В атаку.

Стрелки, большая и маленькая, вытянулись в прямую вертикальную линию. При этом маленькая, часовая, прижала сигнальную, будильник подпрыгнул и оглушительно затарахтел.

Краев проснулся с чувством удивления: обычно он расставался со сном за пятнадцать минут до назначенного времени, а будильник заводил для страховки. Вот она и оказалась не лишней. Теперь нужно было подыматься, но, оказалось, что сделать это невероятно трудно. Голова была налита чугунной тяжестью, а кровь гулко стучала в темя.

Гипертония...

Преодолевая соблазн укрыться с головой и снова заснуть, Краев встал, проглотил несколько таблеток, которые обычно принимал на ночь, помылся, побрился и выпил стакан чая, надеясь на облегчение. Нет, ничего не помогало. В голову стреляло по–прежнему, даже уши стали бесформенными, а окружающие предметы начали расплываться в глазах.

Без врача не обойтись, хоть и нежелательно, но другого выхода не было. Он снял телефонную трубку и приказал соединить его со штабным медсанбатом. Несмотря на ранний час, ему ответили сразу:
— Военврач второго ранга Львович слушает.
— Илья Семенович, зайдите ко мне.
— Что–то случилось? — всполошился тот.
— Зайдите, — повторил Краев и повесил трубку.

Как все же повезло, что Львович служит здесь, что называется, свой человек рядом. Они познакомились много лет назад, когда Краев лежал в госпитале, где работал молодой ординатор Львович. Между ними сразу возникли симпатия и доверие, и во время ночных дежурств Ильи Семеновича они говорили часами напролет — даже на темы, которых в то время лучше было не касаться... Потом разъехались в разные стороны и вскоре потеряли друг друга. И вот три месяца назад Краев неожиданно увидел доктора Львовича возле своего штаба.

— Илья Семенович, каким ветром? — спросил Краев после того, как они, к удивлению штабных офицеров, крепко обнялись.
— Прибыл для несения службы.
— Ладно, потом поговорим, а сейчас, извините, ни минуты свободной.

Чтобы не забыть, завертевшись с тысячами дел, он сразу позвонил своему начсанарму и приказал:
— Военврача второго ранга Львовича назначить начальником медсанбата при штабе армии.

Вот и пригодилось, да еще как, потому что Львовичу можно было довериться полностью. Через двадцать минут постучался адъютант:
— Товарищ командующий, к вам военврач.
— Давай.

Доктор Львович вкатился колобком в комнату:
— Алексей Михайлович, что с вами?
— Да вот, голова разболелась. Приходится медицину беспокоить.

Львович пощупал пульс Краева и пожал плечами:
— Действительно, чего бы ей не болеть, особенно при таком чудесном пульсе… Ну, посмотрим, снимайте гимнастерку. — И после беглого осмотра коротко сказал, — в госпиталь.

На секунду возник соблазн: «В госпиталь, так в госпиталь. Обойдутся без меня, не маленькие», но вслух ответил:
— Оставить, майор. Нельзя мне в госпиталь.
— Я не майор, я военврач второго ранга, — огрызнулся Львович, — в госпиталь, и немедленно. По инсульту соскучились?
— Илья Семенович, операция на носу, мне ее проводить нужно. Через неделю могу и в госпиталь, пожалуйста, в мягкой постели поваляться, а сейчас — ну никак.
— Без вас проведут. Что вы импровизировать будете? План больше месяца разрабатывали. Весь штаб вкалывал, полковники, генералы… Не дети, справятся…
— Справятся, конечно, но именно здесь я нужен. Чтоб наверняка и с наименьшими потерями... Немцами–то Шранк командует. Если б кто другой…
— Шранк, не Шранк, какая разница?

·

Львович не знал и не мог знать, какая разница. А она была.

В начале 30–х годов Алексей Краев с группой командиров проходил стажировку в Академии германского генерального штаба. Курс истории оперативного искусства им читал полковник Отто Шранк. Его эрудиция и память казались безграничными. Немецкий полковник называл такие детали рейдов Мамонтова и Буденного или штурма Перекопа, о которых даже очевидцы и участники событий понятия не имели.

Не всем слушателям нравились лекции Шранка: «Зачем он про Ганнибала да Бонапарта рассказывает... Что я копьями воевать буду? Пусть бы объяснил стратегию будущих войн».

Шранк отвечал:
— Вы ошибаетесь. Танки и самолеты появились не так давно. А принципы стратегии живут веками. Все в конечном счете решает гений полководца.

Примерно через месяц после начала занятий Краев заметил странную вещь: у него в голове начали возникать слова и целые фразы, которые секунду спустя произносил Шранк. «Уж не становлюсь ли я ясновидящим? — всполошился он. — Только этого мне не хватает в этой чертовой Германии». Однако на других лекциях ничего подобного не было.

Иногда, Алексей заранее разбирал какую–нибудь операцию, а на следующий день Шранк начинал слово в слово повторять выводы Краева. Такое умение приводило к настоящему перевоплощению. Алексей начинал чувствовать, что становится ниже ростом, грузноватым, волосы распадались вокруг прямого пробора, а в руке ставшей вдруг короткопалой, с мясистой ладонью, как бы появлялась четырехгранная, в форме русского штыка, указка, острием которой он безошибочно скользит по карте. И, заговори он сейчас, в его голосе появились бы резкие гортанные ноты.

Выпускную работу Краев решил писать так, как это сделал бы Шранк. Правда, пришлось несколько покривить душой, поскольку в действительности Алексей принял бы несколько другие решения. Он сделал так еще и с тайной мыслью: нечего знакомить немчуру, как оно будет выглядеть на самом деле. Будет случай, узнают.

Защита прошла блестяще. Шранк сиял от радости. В характеристике своему ученику он отметил выдающиеся стратегические способности господина Краева, а прощаясь, сказал:
— В будущих войнах я хотел бы видеть вас в качестве союзника, а не врага.

Но пожелание Шранка не сбылось. Превратности судьбы сталкивали их лицом к лицу дважды, в 41–м и 42–м годах. И оба раза Краев искусно спас свои войска от окружения и разгрома, как раз потому, что с изумительной точностью предвидел действия своего противника и отыскал парадоксальные ходы, которые не приходили в голову Шранку, уже генералу.

Теперь они встретились в третий раз.

·

Краев разработал дерзкий план. Когда он докладывал план Военному совету Фронта, представитель Ставки, не скрывая тревоги, спросил:
— Почему, Алексей Михайлович, вы так уверены в действиях Шранка? А вдруг он примет другое решение?
— Не примет. Не может принять.
— Почему?
— По его военной доктрине это наилучший вариант. И отказаться от него он не в силах. Если же вдруг откажется, то ему придется на ходу перестраиваться на другой вариант, в который он не верит — для него это смерти подобно.

План операции утвердили. В случае успеха она приводила к полному уничтожению армии Шранка. А в противном случае…

Примерно год назад он не сдержался и сказал, что победа за счет лишней солдатской крови ему не нужна. И через два дня Берия доложил об этом Сталину — пора вправить мозги некоторым воякам, а то они решили, что без них войну не выиграют. Берия выбрал прекрасный момент для доноса, и по всему казалось, что Краеву не сносить головы, но реакция Сталина была, как всегда, непредсказуемой. Внимательно прочитав рапорт, он сказал:
— А он неглупый человек, этот Краев. И неплохой политик, солдаты нам и после победы понадобятся, эта война не последняя. А почему он в генерал–лейтенантах засиделся? И тут же приказал присвоить Алексею звание генерал–полковника.

Поздравляя его, командующий фронтом не скрывал удивления.

— Чтобы после такой «телеги» лишнюю звезду получить — это я не знаю, каким нужно быть счастливчиком. Везун ты, Алексей Михайлович! Я с тобой в карты играть не сяду...

Да, он всю жизнь был везуном. А больше всего повезло в 37–ом году. Буквально накануне страшного разгрома армии, во время ночных маневров, легковая машина, в которой ехал комдив Краев, врезалась в танк. А может быть, танк в нее. Их обнаружили через несколько часов и с трудом вытащили из сплющенной легковушки: мертвого шофера, адъютанта, который скончался, не приходя в сознание, и Краева с черепной травмой, переломом ключиц и пяти ребер.

Не было бы счастья, да несчастье помогло! Нескоро узнал Алексей, что благодаря этому, неизвестно откуда взявшемуся танку, он избежал ареста и допросов в НКВД, уж ему бы все припомнили: и учебу в Германии, и службу с Тухачевским, и непролетарских родственников жены.

Началось многолетнее кочевание по госпиталям и военным санаториям. В одном из таких госпиталей Краев и познакомился с доктором Львовичем, и именно Львович обнаружил у Краева первые признаки гипертонии.

Войну Алексей встретил в санатории, на берегу киргизского озера Иссык–куль, а спустя месяц дрался со своим корпусом на Украине, а вскоре получил армию. Воевал по–разному, наступая и отступая, одерживая победы и перенося поражения. Три сына было у него, и все стали военными. Старший сын Михаил, начальник пограничной заставы, был убит в первый день войны. Отбивались трехлинейками и гранатами от немецких танков и автоматчиков.

Младший сын, Игорь, летчик–истребитель, погиб в ночном бою под Москвой.

А среднего, Алексея, судьба пока хранила, хотя служил он в пехоте, где взводные да ротные долго не заживаются. Был, правда, два раза ранен, но легко.

И хоть на войне командующему надо бы отрешиться от личного, так нет же — порой приходят такие мысли, что хоть волком вой. Вот, например, после вчерашнего военсовета, когда комдивы и комкоры получили приказ о предстоящей операции, командир 116–й отдельной дивизии Прохоров замешкался на секунду и пристально посмотрел Краеву в глаза. И тот, понимая смысл этого взгляда, хмуро сказал:
— Не задерживайся, Леонид Степанович. Нет времени. Удачи тебе, генерал.

Вот именно, удачи тебе, удачи мне, удачи всем нам. А чтобы надежно ухватить эту скользкую военную удачу и не выпустить ее, ему, генерал–полковнику Краеву, необходимо быть на своем месте, принимать донесения, анализировать, отдавать приказы, следить за их исполнением, вновь принимать донесения… и так без конца, до последнего выстрела. И поэтому ему нужно оставаться здоровым и работоспособным. Ну, и делайте свое дело, военврач второго ранга Львович, а не давайте дурацких советов командующему армией. Исполняйте!
— Слушаюсь. Возьму грех на душу. А вы, Алексей Михайлович, снимайте ваши бриджи.
— Что, уколы будут?
— Уколы, уколы, что же еще…

Краев боялся уколов, хотя за последние годы перенес их немало:
— Может, лучше в руку?
— Товарищ командующий, я же не даю вам рекомендаций, как войсками командовать. Ничего с вашим драгоценным генеральским задом не случится. Хотите быть здоровым, крепитесь.
— Ну, и ручка у тебя, доктор! — невольно охнул Краев, когда игла больно воткнулась в его тело, — ветеринаром бы тебе служить…
— Что делать… Я хотел захватить медсестру, потом как почувствовал: чем меньше будут знать, тем лучше. А с меня что взять? Я же доцент, без пяти минут профессор, последний раз уколы делал уже не помню когда. Вы, небось, тоже за полторы минуты не разденетесь–оденетесь, или сколько там новобранцу полагается. Терпите, Алексей Михайлович. Теперь вот что, — продолжал Львович, — под это пострадавшее место горячую грелку. Минимум час лежать в постели, пока лекарства не начнут действовать. Из штаба ни ногой. Работайте у себя и по возможности поменьше. Если думаете, конечно, операцию до конца провести и с ног не свалиться. А я к вечеру снова зайду.

Командующий понял, что нужно подчиниться.
— Ладно, — буркнул он, — там видно будет.

А Львович в свою очередь понял, что это форма согласия и другой не будет. Он собрал свой чемоданчик и громко сказал, чтоб за дверью слышали:
— Здравия желаю, товарищ командующий! Вы в полном порядке! — и вышел.

Честно отлежав положенное время. Краев поднялся, подошел к зеркалу и начал придирчиво разглядывать себя и прислушиваться к своим ощущениям.

Усилия Львовича не пропали даром.

Краев тщательно оделся и пошел в штаб. Начальник штаба генерал–майор Рудницкий встревожено поднялся ему навстречу:
— Алексей Михайлович, что с вами? Заболели? Серьезно? Что сказал врач?
— Пустяки, Юрий Гаврилович. Голова с утра разболелась. Ну, и вызвал Львовича поразмяться, а то медицина наша совсем обленилась за последний месяц.
— Ничего, скоро наверстают.
— Да уж…

А потом началась работа. Непрерывно звонили телефоны, приходили донесения, рапорты и доклады. Запрашивали из штаба фронта, генштаба, Ставки. Словом, все, как обычно. Приходили и тревожные сведения. Ночью прошли сильные ливни, кое–где размыло дороги, и теперь нужно было снова и снова проверить, смогут ли танки вовремя выйти на исходные рубежи… И еще, и еще, и еще…

В 11 часов к Краеву влетел начальник разведотдела:
— Товарищ командующий! Последнее донесение: немцы разворачивают танковую дивизию СС…
— В квадрате Б–2? — перебил его Краев.
— Так точно, — удивился разведчик.
— Ага! Что я говорил? Молодец Шранк! Действует по плану! Не подвел…

Проработали еще несколько часов, пока основательно не проголодались. Краев собирался приказать, чтобы обед принесли в штаб, но тут взмолился начальник оперативного отдела:
— Товарищи генералы! Вы, как хотите, но если я хоть на полчаса на воздух не выйду, то с ума сдвинусь. Да и вам полезно пройтись.
— Ладно, пойдем, проветримся, полчаса погоды не делают. Когда вернулись из столовой, позвонил начальник штаба фронта:
— Алексей Михайлович! Поздравляю, с тебя причитается!
— А что случилось? Война закончилась?
— Наоборот! Теперь только и воевать! Слушай, Ставка раскошелилась. Тебе из РГК два полка дальнобойной артиллерии придали. Главные калибры. Прикажи своему пушкарю с Деревянко связаться. Ну, и счастливчик ты, генерал, ну, и везунчик!

Подарок, конечно, был царский и позволял по–новому решить многие задачи. Но время, время! Откуда его взять! Надо наметить позиции для приданных полков, маршруты следования, обеспечить связь, подвоз боеприпасов и еды, а главное, поставить боевую задачу, указать цели и ориентиры и вписать действия этих страшных по своей мощи соединений в план армейской операции. И снова работа, работа и работа для Краева и его помощников.

Алексей чувствовал необычный подъем: его возбуждало и тешило чувство, что все идет по его плану! Он вспомнил, что Пушкин на радостях бегал по комнате и кричал: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» Краев представил, как бы он стал прыгать по штабу, и позавидовал поэтам.

До своей комнаты он добрался в 10 часов вечера. Львович его ждал.

— Почему так рано освободились, Алексей Михайлович? Могли бы еще два–три часа прихватить. При гипертоническом кризе очень полезно. Ну, хорошо. Как самочувствие? Голова не болит?
— Голова ничего, а противоположное место тянет. Словом, спасибо передовой советской медицине в вашем лице. Помощь пригодилась.
— Приятно слышать. Место, где тянет, меня не очень волнует. Вам на лошадке скакать не придется, а в кресле, даст Бог, усидите. А помощь — хотел бы я такую помощь Шранку оказывать. В госпитале для военнопленных, конечно.
— А он не нуждается. У него пониженное давление. Без кофе шагу ступить не может. Дай бог ему здоровья!
— Я вижу, оно вас очень волнует?
— Еще как! Представляете, вдруг его заменят в последний момент? Попробуй, угадай, что у нового командующего на уме. А Шранк свой парень!
— Эх, мне бы ваши заботы… Раздевайтесь, товарищ генерал.

После осмотра Львович сказал:
— Более или менее… Эти таблетки примете перед сном. И вся наша договоренность в силе. Надеюсь, не забыли.
— Что загадывать, Илья Семенович… Утро вечера мудренее.
— Вот именно. А у нас говорят: «С бедой нужно переспать». Только евреи могли выдумать такое: замечательную нашли себе любовницу…

На следующее утро Краев почувствовал себя совсем здоровым. Он позавтракал и приказал адъютанту готовить виллис. Однако в дверях оказался доктор Львович.
— Что это значит, товарищ командующий? Зачем прикатила ваша машина? Вы мне что обещали?
— Ну, какие обещания накануне баталии? Дайте пройти, Илья Семенович, что люди скажут, майор толкает генерала...
— Товарищ генерал, я доложу члену Военного совета.
— Вот, вот, доложите, если найдете. Он в дивизиях уже неделю торчит, я его след потерял.
— Извините, но я доложу члену Военного совета фронта генерал–лейтенанту Онопко…
— А вот я сейчас арестую вас и продержу на гауптвахте до конца операции, чтобы не лезли, куда не просят! — вскипел от такой дерзости Краев.
— Товарищ командующий, разрешите доложить, хотя я, наверное, не имею права… Вчера утром, когда я вернулся от вас, мне позвонил товарищ Онопко: «Как здоровье командующего?» «Нормальное, — отвечаю, — но утомился слегка, переработал». «А у меня другие сведения». «Не знаю, откуда. Не верите мне, собирайте консилиум». «Надо будет, соберем. Потому что в армии нет такого понятия «утомился». В армии мертвые — в могиле, больные и раненые — в госпитале, остальные — в строю. Вот что, военврач второго ранга… Вы несете тройную ответственность: как коммунист, офицер и доктор. И если во время операции командующий выйдет из строя по болезни, которую вы от меня скрываете, то… То я приеду в медсанбат и расстреляю вас собственной рукой. Подумайте, пока не поздно, и доложите мне завтра в это же время». Так что, если я окажусь на «губе» и не смогу позвонить ему… Алексей Михайлович, я не хочу, чтобы Онопко лично расстрелял меня. У меня другие планы. И если вы покинете штаб, я выполню свой долг. Или вы собираетесь меня тоже… собственной рукой?..

Краев опустился на стул. Он понимал, какой опасности подвергал себя Львович. Подвергал сознательно. С Онопко шутить не приходилось: он вполне мог осуществить свою угрозу. «Расстреляю собственной рукой…» Сколько раз звучали эти слова на фронте. Прибудет, значит, кто–то из вышестоящих и заорет: «Предатель, трус, дезертир! Становись к стенке, сволочь. Именем родины!» — и пристрелит, как собаку. Конечно, бывают случаи, когда и выхода другого нет, по–всякому на войне случается. И Краев произносил эти страшные слова, было дело… А вот однажды…

Это случилось осенью 1941–го года. Немцы неожиданным прорывом отсекли штаб Краева от собственных войск. И он выводил штаб, комендантскую роту и еще сотни полторы оказавшихся под рукой человек. До своих было всего ничего, но двигались только ночами, а днем прятались в лесах, благо, местность позволяла.

Расположив людей в укромном месте. Краев и его начальник штаба полковник Святочный решили выбрать направление ночного движения. Святочный служил с Алексеем чуть больше месяца, и скоро Краев убедился, что это исключительно квалифицированный, энергичный и трудолюбивый штабной командир. Смущало только одно: лицо полковника казалось застывшей маской, а глаза глядели как — будто внутрь себя. Краев даже подумал, может, пострадал и обиду затаил, или кто–то из родственников репрессирован, или семья в оккупации осталась — мало ли что… Проверил по личному делу — ничего подобного, жена и две дочки 10 и 12 лет эвакуированы, сейчас живут в Казахстане. Впрочем, вскоре события развернулись столь круто, что у Краева не было ни времени, ни желания рассматривать лицо своего начальника штаба.

А сейчас они вышли на чудесную полянку, засыпанную листвой растущего посредине развесистого дерева. Не сговариваясь, командиры уселись на землю и начали перематывать портянки, чтобы дать отдых натруженным ногам. А потом разлеглись на мягких, терпко пахнувших листьях и блаженно замерли.

Стояла удивительная тишина. И хотелось лежать с закрытыми глазами бесконечно долго и ни о чем не думать. Или глядеть в голубое безоблачное небо и тоже ни о чем не думать. А еще хотелось поговорить по душам, когда еще выпадет такая возможность… И последнее пересилило.
— Скажите, Владимир Александрович, — сказал Краев, — ну, кто бы мог подумать, что мы с вами на пятом месяце войны здесь окажемся, да еще в таком положении?
— Почему же, об этом хорошо подумали и руку приложили. Только мы, грешные, им помешали немножко, а то бы сейчас на Урале дрались.
— А–а–а, это вы о немцах… Верно, руку они приложили.
— Почему о немцах? О наших.
— Вы имеете в виду, что нападение немцев проглядели? Да, конечно. Но учтите, внезапность нападения...
— Не было никакой внезапности.
— Что вы мелете, полковник? Как можно сомневаться в очевидном?
— Когда–то думали, что Земля плоская, тоже очевидно было. Вы — военный человек, Алексей Михайлович. Ну, скажите, как можно просмотреть нападение ста с лишним дивизий? Это что — хулиган из рогатки по окошку выстрелил? Или они святым духом, в одночасье у нашей границы оказались? А почему на донесения разведки внимания не обращали? На агентуру, дипломатов, на предупреждения иностранных правительств? А перебежчиков немецких Гитлеру с рук на руки сдавали, мол, забирайте, геноссе, и занимайтесь ими в Маобите, а нам и своих девать некуда… Вот вам и внезапность. А хоть бы и не было ее, кому воевать прикажете? Какую армию за два года лучших командиров лишили, причем в мирное время?
— Так ведь заговор был! Измена!
— О, господи, какой еще заговор… Кому он нужен был, зачем? Их же, заговорщиков злосчастных, из прапорщиков и урядников — в маршалы и генералы. И все советская власть, мать родная, кто бы еще так порадел? Ну, допустим, всегда может найтись безумец, авантюрист, или два, или десять. Их и убрать несложно. Так ведь армию мели подчистую — до командиров полков и ниже. Значит вся армия в заговоре участвовала? Да кабы так, дала бы она задушить себя ежовским недоноскам? Она бы их, как клопов, одним пальцем по стенке растерла. Потому и сидели тихо, как мыши за веником, что каждый знал: я чист и непорочен, а если соседа взяли, то, наверное, в чем–то виноват. А с кем остались? Нашелся, правда, один боевой генерал Жуков, уцелел чудом, а может, и не чудом, ну, бог ему судья. Он бы мог немцев встретить по–настоящему, так его во–время в Генштаб забрали, бумажки перебирать и ненужные диспозиции разрабатывать. А когда война началась, кого послали фронтами командовать? Слесаря Клима, да вахмистра Семена, да второго Семена, который в финской войне отличился в русской крови по колено. И этих трех ублюдков против генералов вермахта! А как можно было взрывать старый укрепрайон, не построив новый? Это что — глупость? Значит, все вместе: липовый заговор, липовая внезапность, подозрительная глупость… Не много ли совпадений? Вы же академик, теорию вероятности учили. Возможно такое? Как вы это все объясните?
— А вы как объясните?

Они уже стояли на ногах, наклонившись друг к другу, будто боксеры на ринге.
— Как? Да очень просто. Страну не к войне готовили, а к поражению.
— Что значит, к поражению? Кто готовил? Зачем?
— Зачем… А зачем Ленин Россию немцам сдал в 17–м году? А наш–то нынешний — это Ленин сегодня…

Лицо Святочного больше не напоминало безжизненную застывшую маску. Казалось, невидимая пятерня смяла и скомкала ее, и судороги уродовали щеки, рот, подбородок.
— А скажите. Краев, о чем Сталин с Гитлером договаривались во время встречи их секретной?
— Не было этого!
— Было. В начале 40–го года. Только о ней никто не знает. И вы забудьте. Так о чем они говорили, по–вашему? Ведь не о девочках же. По этой части оба были не очень… Говорили о будущей войне, чтоб такой получилась, какой она есть. Чтоб Россию совсем погубить сейчас, если уж Ленину не удалось. Христопродавец усатый, каторжник, сволочь нерусская! У–у–у! — вдруг по–собачьи завыл Святочный. И тогда Краев выхватил наган и выстрелил. Тяжелая револьверная пуля отшвырнула полковника, он попятился и упал навзничь.

Словно привлеченные выстрелом, над лесом низко прошли два «Мессершмидта». Пронесясь над поляной, они открыли стрельбу. Очередь прошила неподвижное тело Святочного.

«Черт бы вас побрал, — невольно подумал Алексей. — Прилетели бы на минуту раньше, не взял бы греха на душу». Из леса уже бежали адъютант и ординарец Краева.
— Товарищ генерал, вы живы? А что с товарищем полковником?
— Убили. Заберите документы и заройте его. Только быстро, не копайтесь. Уходить надо. Может, немцы что–то заметили.

И еще один грех взял на душу генерал Краев. Он написал вдове Святочного, что ее муж погиб смертью храбрых, выполняя задание командования. А что он должен был написать? Что расстрелял его, сообразуясь с обстановкой, и труп остался на безвестной поляне, наскоро забросанный землей и листьями? Чтобы его девчонки росли дочерьми предателя и подлеца? Нет уж, они–то ни в чем не виноваты, пусть получают полковничью пенсию, голодных в стране и без них достаточно. И пусть гордятся отцом!

Продолжение 

 Версия для печати