Элеонора Шифрин с супругом Авраамом Шифриным (справа) и его близким другом поющим раввином Шломо Карлебахом. Начало 80-х.

Первым со Шломо познакомился мой супруг Авраам (Авраам Шифрин, бывший советский политзаключенный, активный борец за выезд советских евреев, близкий друг и единомышленник Шломо Карлебаха. — Прим. ред.).

Вот что он рассказывал о своей первой встрече со Шломо Карлебахом.

В 1970 году в центре абсорбции в Хайфе его пригласили на концерт: «...будет петь танцующий раввин». Авраам с удовольствием согласился, он тогда интенсивно знакомился с Израилем.

В зале сразу бросалось в глаза некоторое несоответствие. Если раввин, то должно быть что–то религиозное, а публика самая разнообразная, очень много светских, очень много солдат. Затем на сцену вышел человек, ладно уж не концертного, но не очень–то и ортодоксального вида (Шломо Карлебах очень просто одевался. У него никогда не было сценических костюмов, скажем, летом прямо с улицы в сандалиях он появлялся на концерте. — Прим. авт.). Вышел на сцену и сказал какие–то простые слова, «Good everning my dear friends». Шломо всегда на концертах говорил смешанно: на иврите, на английском, на идиш. С первых моментов слушателей завораживал его голос, но на том концерте он начал со свиста, и, вообще, очень часто перемежал пение свистом. Авраам в России не имел никакой связи с религиозной средой и тут он услышал что–то такое трепетное, на что мгновенно откликнулась и душа, и сердце. Не только сам рабби Шломо на сцене входил в какое–то необыкновенное состояние, но и публика не могла просто слушать его исполнение (Когда–то Менахем Бегин на концерте Шломо вскочил со своего места и помчался на сцену приплясывать, как и другие зрители, чем привел в шоковое состояние его охрану. Попробуйте поохранять незапланированный танец премьер–министра в плотной толпе. — Прим. ред.).

Люди начали постепенно вставать, начали танцевать, выходить в проходы, стали образовываться какие–то цепочки, начали обниматься в рядах, а потом Шломо крикнул: «soldiers come up» и все солдаты, которые были в зале, побросали свои мешки и с оружием помчались на сцену, где образовали вокруг него хору (традиционный еврейский танец, когда танцующие образуют круг, соединив руки. — Прим. ред.)...

К концу концерта и в зале, и на сцене творилось что–то необыкновенное. На сцене находилась не меньше половины зрителей...

Как всегда, после концерта прорваться к Шломо было невозможно. Плотная толпа, все хотят, чтобы он кого–то благословил, кого–то выслушал... Он как–то мог в толпе различить человека, которому был особенно нужен, иной раз он раздвигал людей и шел к прямо к такому человеку. Люди, находясь в толпе, начинали ему рассказывать самые сокровенные тайны. Самое потрясающее было то, что потом, встретившись со своим «случайным» собеседником иной раз через несколько лет, он помнил все в деталях, спрашивал о произошедших переменах, называя по имени персонажей его истории...

На одной ноге, с костылем Авраам прорвался через такую толпу и сказал: «Вы должны немедленно ехать в Москву, Вы там нужны евреям. Скоро Симхат Тора, евреи соберутся в синагоге и вы там должны петь». В тот момент Авраам понятия не имел, что Шломо — человек с мировой известностью, время которого расписано на многие месяцы вперед.

Раби Карлебах несколько растерялся от предложения нового «импресарио». «А что это возможно?» «Если ты согласен, я все устрою», — ответил Авраам, хотя не имел ни малейшего представления о том, как это можно организовать.

И начались челночные визиты в русский отдел МИДа Израиля. Когда Авраам пришел в МИД и заявил, что Шломо Карлебах готов ехать в Россию, они любезно попросили зайти к ним самого раби Карлебаха. Тот, после посещения МИДа, позвонил Аврааму и сказал, что в МИДе считают, что это невозможно.

Авраам, опять отправился в МИД, а те объяснили ему, что Шломо сам отказался ехать... Пришлось ехать вдвоем, устраивать очную ставку... В конце концов Шломо с Абрамом победили.

Шломо тут же заявил в американском посольстве (Рабби Шломо Карлебах имел как гражданство США, так и Израиля. — Прим. ред.) , что он потерял свой паспорт. Ему выдали чистенький, без израильских штампов (Гражданин Америки мог посетить СССР лишь в том случае, если у него в паспорте не было израильских штампов. В противном случае он рассматривался, как махровый сионист, которому дорога в СССР была заказана. — Прим. авт.).

Авраам тем временем сообщил в Москву, чтобы у синагоги «на горке» были люди с магнитофонами и гитарой.

Шломо спрятал пейсы под шляпу и полетел, как американец, в Москву. Там его встретили с гитарой и магнитофоном...

Шломо был в полном восторге от поездки, говорил, что они там все святые, они семь часов подряд под проливным дождем (Видимо трясущиеся руководители синагоги не посмели пустить их вовнутрь. — Прим. ред.) пели «Ам Исраэль хай». Все записывалось на магнитофон. Потом эти бабины копировали и они расходились по всей стране. При копировании имя исполнителя затерялось. Мы в Новосибирске получили бабину, на которой осталось только «...танцующий раввин». Имени уже не было. Кстати, очень многие шломины песни считаются сейчас народными.

Впечатление, которое пение Шломо производило на нас в Новосибирске, передать невозможно. Это было послание из другого мира, откуда–то что–то поднималось... очень трудно описать впечатление. После прослушивания, иной раз, даже не могли говорить — такое было воздействие.

С Авраамом, моим супругом, мы познакомились на антисоветской демонстрации... Кстати, случилось это через несколько часов после получения разводных документов (Элеонора Шифрин–Полтинникова выехала из СССР по фиктивному браку в 1973 году. — Прим. ред.).

Через какое–то время решили пожениться. Но в раввинате выяснилось, что поскольку я разведена надо доказать, что Авраам — не коген. Как доказывать? Авраам попросил двух своих друзей по советским лагерям, двух пожилых профессоров, подтвердить его некогенность. Они подтвердили, но на вопрос, кто такие когены, ответить не смогли.

Раввины сами стали выяснять, спрашивать Авраама: «...тебя в синагоге первым вызывали к Торе или нет?» Авраам ответил, что, когда в Одессе заходил в синагогу, то раввин и габбай наперегонки бежали звонить в КГБ...

Мы поняли, что зашли в тупик и загрустили, но Авраам сказал, что завтра приезжает его хороший друг раввин Шломо Карлебах, мы вечером пойдем на его концерт и там с ним поговорим.

...Когда Шломо запел, я мгновенно узнала голос с безымянной бабины в Новосибирске и по ходу концерта рассказала Аврааму про бабину с песнями Шломо. Во время антракта Авраам со мной пошел за кулисы, где мы хором рассказали Шломо нашу историю. И он плакал и вышел на сцену в слезах и начал второе отделение с рассказа о своей поездке в Москву и какие там евреи святые... рассказал и про новосибирскую бабину.

После концерта мы ему сказали, что нас не хотят женить, подозревают Авраама в когенстве. Шломо сказал, что это не проблема и завтра он все устроит. Проблема, когда устраивать вашу свадьбу?.. Договорились, что свадьба — через три дня, в наиболее подходящий для Шломо день. С утра у него концерт в Амстердаме, потом он прилетает в Эйлат на дневной концерт и, после вечернего концерта в Гиватим, он будет на организованной им свадьбе. «Приготовьте гостей, а все остальное я беру на себя», — повторил он. Мы попытались предложить скромно, без гостей, но он, расставаясь, повторил: «Свадьбы скромненькими не бывают, для свадьбы нужны гости. Все остальное за мной». Наутро мы отправились с ним в раввинат, Шломо твердо сказал главному раввину Тель–Авива Френкелю, что Авраам не коген и улетел в Амстердам. Эта проблема была решена. Но появилась другая. Куда приглашать гостей? Мы были бедны как церковные крысы. Договорились встречаться на ступеньках у входа в отель Plaza, потому что Шломо вечером (считай ночью) приедет в этот отель.

В раввинате надо было подать заявление и указать, где будет свадьба. Мы не придумали ничего лучше, чем сказать, что в отеле Plaza. Там решили, что мы миллионеры и записали что–то по самой дорогой цене, так что мы выложили всю нашу наличность. Потом мы стали приглашать гостей на свадьбу на 11 часов вечера на ступеньки отеля Plaza... Многие решили, что это шутка, хотя некоторые, самыe доверчивыe, пришли.

Здесь надо сделать небольшое отступление. Многие помнят движение хиппи, которое было невероятно популярным среди американской, да и не только американской, молодежи того времени. Евреи были в панике. Дети уходили не просто из еврейства, они уходили из домов, становились наркоманами...

И в те времена Шломо пошел к этим хиппи, получив на это благословение Любавического ребе. С первых шагов он понял, что если начнет с «девочки налево, мальчики направо», то всю эту публику потеряет. Он вернулся к Ребе и рассказал, что происходит. «Делай как ты считаешь нужным», — ответил Ребе.

Шломо начал с того, что создал в Сан–Франциско «Дом любви и молитвы», куда приходили эти хиппи и сидели кто в вповалку, кто в обнимку и слушали его. Никогда нельзя было сказать — концерт это или урок, или урок–концерт. Всегда было пение вперемешку с притчами, с какой–то учебой. Это подавалось в такой форме, что они постепенно проникались еврейством, не осознавая поначалу чему они учатся и куда их ведут. Это был, действительно, голос любви. Они шли как за волшебной дудочкой. Постепенно, постепенно образовалась группа ребят, которые стали ездить за ним сначала по всей Америке, а некоторые потом по всему миру. Шломо не случайно называют отцом движения «Хазара битшува» — возвращение к еврейству. Он вернул тысячи молодых людей! Потом очень многие из них, по его призыву, приехали в Израиль и организовали поселок Модиин.

Так вот на свадьбу набралось не очень много наших знакомых. В основном, были шломины ученики и последователи, бывшие американские хиппи.

Когда определили, что хупа будет ставиться на берегу моря (Отель Plaza расположен у самого берега моря. — Прим. авт.), эти ребята действительно всё взяли на себя. Я лишь привезла ящик с сэндвичами и печеньем и ящик вина, в конце свадьбы выяснилось что весь вечер все пили одну бутылку. А ребята укрепили в песке пластиковые стаканчики от йогурта, в которые поставили свечи, и получился изумительный переливающийся светящийся ковер, освещения–то на берегу не было. Под хупу поставили стулья, чего обычно не делают, и мы в начале не поняли в чем дело. Только потом стало ясно. Ведь Авраам не мог долго стоять, а хупа продолжалась три часа! Под хупой стояли рабби Карлебах, по правую руку от него молодой раввин Лау, с другой стороны от него молодой раввин Кук (Сейчас раввин Лау — главный раввин Израиля, а раввин Кук — один из духовных лидеров евреев–сионистов — Прим. ред.).

Из свадебных атрибутов у меня была только фата и настоящий букет живых цветов (я уже упоминала о наших финансах в то время).

А под хупой мы провели три часа, потому что Шломо пел и объяснял весь ритуал, сопровождая каждое действо песней. В начале кто–то в отеле Plaza, выяснив, что на берегу поет рав Kарлебах, направил туда прожектора с крыши, а, когда народ из гостиницы выглянул в окна и увидел под прожекторами толпу и поющего рава, всем стало интересно. Образовалась огромная толпа радостных поющих людей и в какой–то момент Шломо крикнул: «Вот сейчас небеса открыты, молитесь кому что нужно!»

Среди наших немногочисленных гостей была одна 18–летняя девчонка. Она за две недели до этого приехала, кажется, из Черновиц. Мы ее встретили, когда покупали обручальные кольца. В магазине стояла зареванная девчонка, как оказалось племянница хозяина магазина, старого знакомого Авраама. Мы у нее спросили: «Чего ты ревешь все время?» И она поведала, что родители неизвестно зачем привезли ее сюда, что там у нее остался жених, подружки. И неизвестно для чего ее сюда привезли и что она тут будет делать...

«Не плачь дуреха, ты еще будешь папе, маме ноги целовать! Приходи к нам на свадьбу», — попытались мы ее утешить.

И вот стояла эта девчонка в толпе и, через какое–то время после того, как Шломо сказал «просите кому что нужно», к ней подошел молодой парень из толпы, высыпавшей из отеля и предложил ей выйти за него замуж. Она решила, что он шутит и ответила, что если рав Карлебах будет петь и на их на свадьбе, то, «беседер, я готова». А парень, по окончанию свадьбы, подошел к Шломо и пригласил его петь у него на свадьбе... Молодой человек оказался сыном шоколадного короля Греции. Девица не заставила себя долго уговаривать и через год они снова приехали в Израиль на яхте красного дерева уже с младенцем.

Несколько лет назад, когда раввина Лау интервьюировали на радио, его все время интервьюируют по каким–либо поводам, но тут было интервью о его жизни. Ребенком он прошел через концлагерь, несколько раз чудом избежал смерти. В ходе интервью его спросили: «Среди множества свадеб, которые вы проводили, запомнилась ли какая–нибудь особенно?» Раввин Лау начал рассказывать про нашу свадьбу. Оказалось, что он помнит мою девичью фамилию, наш тогдашний адрес и все детали.

Мне это сослужило неожиданную службу, когда мне, уже в связи со свадьбой нашей дочери, пришлось доказывать свое еврейство. У нас была кража в 1977... Странная была кража. Унесли все документы и печатные материалы.

Так вот свадьбу нашей дочери тоже делал Шломо. После свадьбы она протянула какое–то время, прежде чем пошла в раввинат получать свидетельство. Там сказали, чтобы она представила свидетелей. Оказалось, что свидетели в основном все работают... Нашелся один свободный днем музыкант, который был готов сходить в раввинат. Он одел кипу из уважения к месту и пошел. Среди прочих вопросов, которые ему задавали, его спросили: «Вы еврей?» и тот честно ответил «Нет». Что было и для всех нас полнейшей неожиданностью. И по поведению, и по внешности он был абсолютно еврейским человеком. Короче, дочери сказали, чтобы она теперь предоставила доказательства своего еврейства.

Когда эта задача докатилась до меня, я сообразила, что моя девичья фамилия Полтинникова, документа ни одного, идиш не знаю... Все, что я нашла — свидетельство о свадьбе (ктубу), и фотографию могилы моей мамы, на которой был устрановлен памятник с маген давидом и сделана надпись на идиш, а вокруг молятся несколько человек в талесах.

Показываю «комиссии» фотографипю — никакой реакции, отодвигают в сторону. Я дрожащими руками подаю ктубу, как последнюю надежду на свое еврейство. И тут они начинают меняться в лицах, все трое, и начинают, все трое, вставать передо мной. Я сижу в недоумении и смотрю на них со страхом. Тут они начинают с глубочайшим почтением расспрашивать, как мне удалось раввина Лау, раввина Кука и раввина Карлебаха заманить на свою свадьбу? Надо ли говорить, что мое еврейство было неопровержимо доказано?

Со Шломо, после свадьбы, вся жизнь нашей семьи шла бок о бок. У них с Авраамом была какая–то особая, близкая дружба, какое–то большое духовное родство. Шломо всегда называл Авраама раби и всегда говорил, что научился у него большему, чем ото всех своих учителей.

Шломо, конечно, был раввином огромного мужества, потому что то, что он делал было совершенно не в ортодоксальной струе. Его постоянно обвиняли в каких–то нарушениях, недостаточной строгости, недостаточной ортодоксальности.

Но были и другие мнения. Когда была бат мицва его дочери, из разных мест съехались многие друзья Шломо. Один из гостей, раввин Дебович из Маями, соученик Шломо по иешиве, сказал, что Шломо — это раввин будущего, потому что его послание от В–севышнего это любовь, потому что он видит иудаизм как религию любви, а мы сегодня к этому еще не готовы. Да, подавляющее большинство евреев к этому еще не готовы.

Шломо нес то, что евреи еще должны научиться получать. Именно поэтому за ним шли совершенно разные люди, он не начинал с требования какого–либо соблюдения. Он прежде всего учил, как и раби Гилель, не делать никому того, чего не хочешь, чтобы делали тебе. И это, оказывается, самое трудное. Шломо не раз говорил, что он любит всех людей. Ему можно было верить. Для себя у него были высочайшие стандарты, но, когда он обращался к людям, он к каждому обращался на его уровне, на уровне, на котором человек мог его понять и услышать. И постепенно Шломо старался поднять этого человека до своего уровня.

Как ни парадоксально, но музыкального образования у Шломо не было. Чтобы не терять мелодии, он ходил с магнитофончиком. Даже сейчас, когда Шломо, можно считать, классик, подавляющее большинство его песен не издано. Он невообразимо небрежно относился к своему наследию. Если что–то и записывал, то для себя. Мелодии приходили ему в любое время: в молитве, на улице, в самолете... На нашей свадьбе он пел песню, которую, как потом выяснилось, там и сочинил.

Когда у нас родилась дочка он подарил нам пластику, на конверте которой было написано, что эта песня родилась на свадьбе Шифриных. У него тысячи песен.

У Шломо не было своей иешивы. Он абсолютно не умел собирать деньги, зато мог их раздавать. Мог раздать собранные на концерте деньги не отходя от помещения, где был концерт.

Во время войн приезжал в боевые части, в госпитали... Он выступал не там где платят, а где был нужен.

В последние годы ему было уже тяжело петь и особенно танцевать. Концерты стали собирали меньше людей. У него было ощущение, что популярность падает...

Вдруг, после смерти, его популярность и влияние начали расти невероятно. Мы проводим его фестивали и от раза к разу народа все больше и больше, многотысячные залы забиты полностью, люди стоят в проходах. Сейчас уже двух фестивалей на Суккот и Песах недостаточно.

Концерт обычно строится по схеме: сначала его песни — это классика, а потом вариации, песни его учеников...

Пение Шломо не было развлечением. Он умел поднимать зрителей–участников его концертов на какие–то высокие ступени, о существовании которых в своих душах многие и не подозревали.

А сам он, действительно, какой–то своей частью находился на небесах. Было ощущение, что он побывал там, вернулся, рассказал нам, снова побывал, вернулся...

«Слава Б–гу, что у меня не очень хороший голос, — как–то сказал Шломо, — если бы я обладал хорошим голосом, то меня бы слушали, а не пели бы вместе со мной и не танцевали бы». И не приближались бы так к Б–огу Живому, хочется добавить...  

 Версия для печати