С линии фронта

Западные либералы, как и некоторые израильские левые, никак не могут взять в толк разницу в израильском и палестинском подходе к военным действиям.

Мой коллега и близкий друг пришёл ко мне в офис в четверг вечером (Имеется в виду день вывода израильских войск из Дженина. — Прим, ред.), всё ещё в униформе, с своим М–16 и пистолетом.

Это был тот самый день, когда Армия Обороны Израиля оставила лагерь беженцев Дженин, вернувшись к status quo, существовавшему до бойни в пасхальный вечер, когда столько человек было убито террористом–самоубийцей в Нетании.

Он был призван на службу вместе с другими офицерами–резервистами и отвечал за полевой лазарет. Во время операции его отделение потеряло 9 человек.

Я передаю вам то, что он рассказал мне в моём офисе в Йокнеам буквально через несколько часов после выхода из Дженина, от которого он живет в 19–ти километрах.

Я не записывал его рассказ, но употребляю в точности его слова и выражения.

Это не красивая сказка со счастливым концом. Вы можете остановиться здесь, если не уверены, что можете выдержать его рассказ.

Я не буду усиливать или смягчать его слова. Я хочу передать вам свое ощущение: вы сидите в офисе и слушаете небритого человека с заметными знаками шока и одновременно облегчения на лице, человека с израненной душой. Я сам, прослужив на границе (и за границей) в Армии Обороны Израиля более 22 лет, сразу узнал это выражение, и мне было трудно сдержать слёзы, когда я стал понимать, через что он прошёл.

После обычных приветствий пришло неизбежное: «Ну так что?» Этого было достаточно, чтобы он начал рассказывать. Было ясно, что ему нужно «выплеснуть» накопившееся.

— Это не было резнёй! Это не было бойней! Солдаты слышали о таких репортажах. Когда нацисты захватывали город, они специально забирали женщин и детей, чтобы убить их или послать в лагеря смерти. Мужчинам выпадало только первое — быть убитым на месте. Это называется резней. Но резни не было в Дженине. Трудно поверить тому, что там было, — я видел это всё своими глазами.

Позвольте мне пояснить. Хотя мой коллега получил выучку пехотинца, в этой операции его задача была развернуть и поддерживать полевой госпиталь на окраине Дженина. Он и его люди шли в район боевых действий только, чтобы спасти раненных или вынести тела убитых. Они со своим госпиталем были приписаны к определенному отделению резервистов, но оказывали помощь раненным всех отделений, а также раненным палестинцам, если те позволяли это делать.

«Прежде всего, мы не думали, что идём на войну. Мы не были готовы к тому, с чем встретились там. Всё место было одной огромной миной–ловушкой с секретными туннелями и таким количеством взрывчатки, которого хватило бы дважды взорвать весь Израиль. В лагерь беженцев Дженин даже палестинские власти не смели показываться. Эта территория — безраздельное владение «Исламского Джихада» и «ХАМАСа».

Наших ребят подстреливали, как уток на воде. Я видел наших мёртвых солдат. У каждого след одной–единственной пули в голове или шее.

Их снайперы сидели за каждым мало–мальски подходящим укрытием, все они были хорошо тренированы, и их винтовки были точно откалиброваны. Один и тот же снайпер мог стрелять с крыши одного дома, а через минуту–две появиться на крыше дома с другой стороны улицы. Мы обнаружили разветвлённую систему туннелей, благодаря которой они уходили от нас (Невольно приходит на ум, что такую же схему использовали чеченские бандиты в Дагестане, когда они из системы канализационных коммуникаций и стратегически важно расположенных домов, создали такие укрепления, которые российские войска, использую всю мощь артиллерии и авиации, «освобождали» в течение нескольких месяцев, потеряв не одну сотню бойцов. — Прим. ред.).

Мы заплатили очень дорого за нашу политику не атаковать безоружных даже в эпицентре сражения.

Можно было бы спасти жизни многих наших ребят, если бы использовалась артиллерия или бомбы, но мы делали всё, чтобы поразить только тех, кто стрелял в нас.

Когда мы приближались к зданию, из которого постоянно стреляли, мы отвечали огнём. Но они знали свой лагерь до миллиметра, и знали, как останавливать нас. Даже, атакуя дом, из которого на нас лилась смерть, мы просили жителей через громкоговорители покинуть его до того, как мы ответим полным огнем в ответ на их стрельбу. Это делалось ради заботы о невинных жизнях (И это после того, как подавляющее большинство гражданского населения покинуло лагерь по предложению командования АОИ до начала военных действий и было переведено в безопасное место. Остались только те, кто принял решение разделить судьбу террористов. — Прим. ред.).

Однажды — это случилось прямо перед моими глазами — две семьи вышли из такого дома: мужчина, женщина, несколько мальчиков, девочек, даже маленьких детей, потом ещё одна семья примерно такого же состава. Мы сидим в бронированных машинах, не в состоянии открыть наши люки или вылезти наружу, так как сразу становимся мишенью для снайперов. Мы говорим им поднять рубашки, чтобы убедиться в отсутствии взрывчатки. Только мужчины подняли рубашки. Мы просим остальных сделать то же самое, и в тот самый момент, когда женщины поднимают свою одежду — бум! Обе семьи сметены взрывом. Они взорвали себя — обе семьи! Это было ужасно. И нас обвиняют в их смерти. Это было безумием.

Иногда, когда больше ничего не помогало, к нам на помощь вызывали вертолёты «Апачи», которые стреляли точно в окна, откуда велся огонь. Через секунду стрельба оттуда возобновлялась. «Апачи» выпускали снаряд прямо в окно — ничего не помогало, стрельба продолжалась. И так несколько раз. Они там сменяли друг друга, отлично понимая, что через несколько секунд очередной залп с «Апачи» унесет жизнь очередного снайпера.

Как много наших ребят были ранены или убиты, когда они пытались войти в дом и натыкались на мину–ловушку или террористов, стреляющих из–за спин проживавших в этом доме детей и взрослых. Многие погибли потому, что не могли стрелять в такие живые щиты.

Когда никакие другие средства не действовали, D–9 (новая модель бронированного трактора) использовался для уничтожения огневой точки. Во всех подобных случаях мы обращались несколько раз через громкоговоритель с просьбой всем покинуть здание прежде, чем оно будет разрушено. Если никто не выходил, D–9 толкал угол здания для предупреждения. После этого через громкоговорители снова предлагалось покинуть здание. Если не было никакого ответа, трактор выламывал угловой камень здания, и мы снова ждали реакции. Опять повторялось предупреждение… и так пока здание не рушилось, погребая под собой, спрятавшихся террористов. Только после этого можно было выяснить, кто прятался в доме.

Я хорошо знал командира соседнего отделения. Он вошёл в один из домов, увидел на столе автомат Калашникова и взял его. Раздался взрыв, от которого сдетонировала граната на его поясе и вся нижняя часть тела была оторвана. Как это ужасно и дико! Вряд ли вы можете себе это представить.

Я на себе выносил из–под огня раненных солдат. Дождь был безжалостный, земля, вспаханная танками, превратилась в грязное месиво, в котором тонешь почти по пояс. Вся униформа, лицо в грязи. В какой–то момент, спрятавшись от дождя, я почувствовал, что униформа на спине остаётся какой–то странно липкой. Снял её, она насквозь пропитана кровью…

Молодой солдатик, совсем ещё мальчишка, мы работали над ним полтора часа. Когда прибыл вертолёт, чтобы забрать в госпиталь, доктор склонился над ним и сказал: «Извините, слишком поздно». Я гладил его лоб полтора часа, но он уже был не здесь. Совсем ещё мальчишка. Что я скажу его маме?»..

Я спросил моего коллегу, как он всё это переносит. Он сказал, что уже долго не высыпается и ужасно устал.

Возможно у него восстановится сон, но он уже никогда не будет таким, каким знал я его прежде…

В то время, когда он был ещё в Дженине, наши войска вышли из Туль–Карема. И вскоре террористу–самоубийце удалось сесть на автобус до Иерусалима и подорваться. Это произошло за 15 минут до того, как я обычно оказываюсь у этого места на моем пути на работу.

Нельзя уступить террору. Однако такая мини–война неэффективна. На следующий день после моего разговора с коллегой в программе новостей было сказано, что только 10–15 террористов из списка, представленного Теннету были арестованы или убиты. Остальные 85 ещё на свободе и ждут возможности подослать очередного самоубийцу в толпу израильтян. Они убивают евреев, арабов, друзов — всех, кто окажется поблизости. Не проходит боль после одного теракта, как следует новый.

Израильтяне говорят добрым американцам: «Сядьте за стол переговоров с бин Ладеном, который находится в 11 тыс. миль от вашего ближайшего города, а потом говорите нам как проводить «политику сдержанности» по отношению к террористам, находящимся в 10 милях от наших домов».

Я сказал после теракта в Негарии 8 сентября прошлого года (За три дня до атаки на Америку 11 сентября 2001 года. — Прим. авт.), что террор — есть террор.

Его не остановят границы. Если он произрастает хотя бы в одном месте, то удар может нанести везде, даже в Америке.

Нет простых решений у этой проблемы, и мы все должны активно работать над их поиском.