«Когда чужая боль становится своей»
Интервью с Натальей Корец

Одна из активистов «СЭЛА» Наталья Корец.

— Цель нашей организации видна в её названии. «СЭЛА» — это аббревиатура названия, которое на русский язык переводится как «Поддержка новых репатриантов в кризисе», то есть мы помогаем «олим», иммигрантам в кризисной ситуации. В такой ситуации, когда прошлое человека практически зачёркнуто, о будущем ему страшно подумать, а настоящее такое, что человек хотел бы, чтобы его не было вообще. Мы занимаемся не только жертвами терактов, не только семьями погибших солдат, хотя в последние два с половиной года больше всего занимаемся именно жертвами террора и их семьями.

— Не только. Организация «СЭЛА» появилась на свет как наполовину государственная организация, которая занималась помощью отказникам. Однако, когда «железный занавес» рухнул и в Израиль хлынула волна «олим». «СЭЛА» стала помогать новоприбывшим из России. Начав помогать «олим» из бывшего Советского Союза, позже мы начали помогать «олим» из Эфиопии, потому что было очень много жертв террора среди эфиопских евреев — и солдат и гражданского населения. Последние три года мы работаем со всеми «олим», из какой бы страны они ни приехали: из России, Америки, Аргентины, Румынии, Венгрии и т.д.

— Я думаю, это связанно с тем, что приехав в новую страну, начиная обустраивать свою жизнь зачастую с нуля, эти люди оказываются наименее обеспеченной частью населения. Они ходят на рынки, пользуются общественным транспортом. А террористы ищут людные места, — посмотрите, где были теракты, — в автобусах, на автобусных остановках, в супермаркетах, открытых рынках. Кроме этого, если ко всем трудностям репатриации накладывается ещё и трагедия, то у людей часто опускаются руки. Они не знают куда обратиться за помощью, у них нет связей в обществе, нет большого круга друзей, знакомых, родственников, они ещё не говорят на иврите.

— Есть, но, переключившись на помощь иммигрантам, мы стали чисто общественной добровольческой организацией, существующей на пожертвования, и это даёт свои преимущества в смысле гибкости. У государственных организаций есть определённые критерии, кому помогать и как, то есть существуют бюрократические ограничения. Мы же способны действовать в нестандартных ситуациях, помогать там, где государственные организации не могут. Поэтому бывает очень часто, что государственные организации звонят нам и просят помочь какому–то человеку, потому что они по своим критериям сделать этого не могут. У нас тоже есть свои критерии, но мы их создаём сами для организации работы, мы не связаны ими. К примеру, по нашим критериям человек считается «олэ хадаш» (новый репатриант) дольше, чем в государственных учреждениях. Или, более конкретный пример, молодой солдат ранен и находится в больнице, а родственники его ещё в России. Государство может оплатить дорогу его родственникам, но только прямым родственникам, родителям, а если у него нет родителей, если он хочет, чтобы бабушка с дедушкой навестили его?

— Подавляющее большинство. В 1990–м году, когда я как социальный работник присоединилась к этой организации, там было 4 и 1/3 штатных работников, которые получали зарплату, остальные — добровольцы. И хотя с тех пор количество людей, с которыми мы работаем возросло в 100–200 раз, количество штатных работников увеличилось незначительно. Я с начала работы в «СЭЛА» и по сегодняшний день получаю зарплату за один день в неделю, всё остальное время работаю на добровольных началах. А это получается почти всё свободное время — праздники, выходные, вечера. Иногда приходится проводить круглые сутки с кем–то, кто только что потерял близкого человека, иногда ездить в институт патологии с людьми, вызванными для опознания тела близкого. Иногда нужно быть в больницах с раненными, у которых нет родственников или друзей, чтобы навестить их. Иногда у них нет денег при себе, чтобы связаться с родными, рассказать что произошло, позвонить в Россию, например.

— Сначала мы располагались в Иерусалиме, и было такое время, когда мне приходилось ездить практически по всей стране, но сейчас у нас есть ответвления практически во всех крупных городах Израиля. Поэтому я работаю практически в Иерусалиме и окрестных поселениях — Кирьят Арба, Нокдим, Текоа…

— Да, но у нас и очень много добровольцев, а если что–то случается в Иерусалиме, то приезжают отовсюду — из других городов, из поселений.

— Например, произошёл теракт. Мы сразу едем в больницу, куда повезли раненных. Здесь наша команда делится на несколько групп. Кто–то помогает отвечать на телефонные звонки, кто–то ведёт переговоры с родственниками, кто–то остаётся в больнице с раненными, кто–то едет с людьми, которые не нашли своих близких, в институт патологии для опознания тел, кто–то идёт в дома к родственникам, которым боятся сообщить о происшедшем, потому что у тех сердце больное, к примеру. Мы работаем в группах и подбираем группы так, чтобы там находились люди разных специальностей. Часто требуются переводчики: если семья недавно приехала и знает иврит только в пределах несколький месяцев ульпана, то нужен человек, который говорил бы с ними на более понятном для них языке. К молодым людям мы посылаем молодых волонтёров, к пожилым людям — волонтёров постарше. Если мы идём в семью сабров (уроженцев Израиля), то в нашей группе обязательно должен быть сабра. Понимаете, есть много тонкостей, на которые мы обращаем внимание, потому что они помогают нам установить контакт с людьми и помочь им пережить трагедию.

В больнице можно сразу определить где израильтянин, а где новый репатриант. Не по виду. Посмотрите на меня, внешне я ничем не отличаюсь от коренных израильтян, но если я попаду в больницу, то возле моей кровати будет 1–2 человека, может никого, а возле постели израильтянина — толпа: родственники, друзья, соседи, сослуживцы… Не только, потому что нет ещё большого круга друзей, или нет родственников в Израиле. Иногда есть и родственники и друзья, но они не знают куда позвонить, к кому обратиться, нужно или не нужно приезжать.

— Да, я работаю социальным работником в государственном учреждении, которое занимается детьми, находящимися в опасности, то есть детьми, у которых или нет кого–то из родителей и почти нет средств к существованию, или с детьми, у которых кто–то из родителей наркоман, алкоголик, или сидит в тюрьме.

— Нет, это совершено разные вещи. На работе я как бы посланник государства и мои действия, моя помощь осуществляется по определённым критериям. В «СЭЛА» я работаю потому, что я хочу помогать людям, и я вижу, что нам удаётся помогать очень многим. Здесь главный инструмент работы, главный критерий помощи — это душа.

— Вы знаете, цвет организации, её основу составляют сабры с высокими общественными постами и профессионалы высокого уровня: доктора, юристы… — люди на ответственных и тяжёлых работах, желающие посвятить своё свободное время помощи пострадавшим. Я уверена, что у нас в «СЭЛА» — элита израильской интеллигенции. Как правило, к нам приходят целыми семьями, три поколения — подростки, родители и бабушки с дедушками. У нас очень большое количество израильских студентов–добровольцев, потому, что в наших группах с семьями, потерявшими близких, с бабушками, которые воспитывают своих внуков, всегда очень много детей. Мы берём студентов–добровольцев на 2–3–дневный семинар группы поддержки — это особая статья, такого я нигде в профессиональной литературе не видела. Интересно, что для многих студентов, особенно новоприбывших, эти группы поддержки оказываются способом еврейской идентификации, способом нахождения себя, как части еврейского народа. Может они только что приехали, может они ещё ничего не знают об истории еврейского народа, об истории Израиля, но оказавшись в группе, где много сверстников, куда приходят раненные в терактах, пережившие гибель близкого, где кто–то переживает трагедию на их глазах, и все пытаются ему помочь, молодые студенты не могут не проникнуться чувством, что все мы — одна семья. Я думаю, что все волнёры, которые у нас работают, и все пострадавшие, которым мы помогали, испытывали это чувство большой, тёплой и дружной семьи.

— Слава Б–гу, постоянно растёт. Не знаю, хорошо ли говорить «Слава Б-гу», ведь всё это происходит из–за несчастий, трагедий. Но слава Б–гу, что больше людей просыпаются и готовы помочь незнакомому ещё вчера человеку, облегчить его страдания. Теракт в дискотеке всколыхнул русскоязычную общину, и к нам впервые пришла волна добровольцев из алии 90–х годов. Многие из этой алии чувствовали себя ещё отстранёнными от израильского общества, у них не было этого ощущения сопричастности к событиям в Израиле, желания отдавать обществу, не только брать. Но после теракта в дискотеке многие из них преодолели этот барьер и поняли, что все эти события касаются также и их, что они не могут больше стоять в стороне. Нам пришлось срочно организовывать классы, чтобы обучать этих людей. Ведь нужно знать как пойти к человеку, у которого только что случилась трагедия. Иногда человек, к которому приходят, начинает ругаться, кричать чуть ли ни матом: «Что вы ко мне пришли?! Мне ничего не надо. Я хочу только умереть. Это самый чёрный день в моей жизни!» Человек неопытный, не знающий что происходит с людьми в подобной ситуации, повернётся и убежит, думая, что он виноват, что сделал что–то неправильно. Он не понимает, что это реакция хорошая, жизненная, перспективная. Вот когда человек сидит как камень на полу и ни на кого не смотрит — это гораздо опаснее. Мы организовали учебные семинары, разделили новых добровольцев на группы, выслушали их, пригласили для них профессиональных лекторов — врачей, психологов, социальных работников…

— Нужно сказать, к примеру: «То, что вы говорите — это так понятно. Я понимаю, что вы не хотите сейчас никого видеть, и если я вам сейчас мешаю — я уйду. Но я очень вас прошу — вот моё имя и мой телефон. Если вам что–то понадобится через час, через день, через неделю, если вам нужно куда–то съездить, о чём–то посоветоваться, о чём–то узнать — звоните днём или ночью».

— Да, неоднократно. Меня, правда, ни разу не выгоняли. Уже потом несколько человек сказали мне. Что в моём голосе есть что–то успокаивающее, что–то, не воспринимаемое как враждебное.

Когда люди в отчаяньи, то Израилю достаётся очень часто. Люди кричат, что они ненавидят эту страну, что они проклинают тот день, когда решили сюда приехать. Но парадоксальным образом, трагедия приближает людей к Израилю, даёт людям ещё одну возможность войти в израильское общество, лучше почувствовать его. Они получают от общества соучастие, они вливаются в израильское общество, в котором почти нет семьи не пострадавшей в войнах или терактах. Они ходят на кладбище, где похоронены их погибшие родственники, встречают там другую семью, тоже пережившую трагедию, начинают общаться с ними, дружить. И таких примеров очень много. Несчастье сближает нас — такова суровая правда жизни.

— Вы знаете, повидав столько трагедий, можно было бы ожидать, что я стану как–то жёстче, менее чувствительной, но этого не происходит, лишний слой кожи не нарастает. Я помню, как в детстве могла смотреть одни и те же спектакли десятки раз и каждый раз по–новому переживать за героев пьесы, смеяться и плакать вместе с ними. Так же во всём, я не могу ни к чему привыкнуть — ни к хорошему, ни к плохому. Мне по–прежнему очень больно, когда я вижу боль другого. Но что помогает мне, что восстанавливает мои силы — это зримые результаты нашей помощи людям. Когда приходишь в семью, где все так подавлены, что не хотят на свет Б–жий смотреть, а через какое–то время замечаешь, что они начинают выходить к тебе навстречу, на лице вдруг заметишь улыбку — нет ничего более восстанавливающего силы.

В чём ещё я изменилась? Никогда не думала, что смогу так много и интенсивно работать. Нет времени вздохнуть. Постоянно появляются новые случаи, а «старые» никогда не закрываются. Многие люди, с которыми мы уже не работаем, продолжают поддерживать с нами дружеские отношения, приглашают нас на свадьбы, новоселья, бармицвы. У нас всегда налаживаются чисто человеческие отношения, а не отношения профессионала и клиента. Люди даже придумали нам название «Мишпахат СЭЛА» (Семья СЭЛА).

— Со времени начала интифады возникло несколько очень крупных и богатых организаций, помогающих жертвам терроризма, но они ограничивают свою помощь только жертвами терактов. То есть, если в семье погиб кормилец в результате несчастного случая на работе или в результате автомобильной аварии, то на эти семьи помощь подобных организаций не распространяется.

— Мы часто выезжаем с группами поддержки на два–три дня, в отель или киббуц, какое–нибудь историческое или просто очень красивое место. Составляем очень насыщенную программу, времени на отдых почти не остаётся. Обязательно есть вечер, часто мы приглашаем певцов, которые как правило, узнав о характере нашего мероприятия, не берут с нас денег, тоже хотят помочь. Вы знаете, люди в Израиле очень отзывчивые, у них может нет столько денег, как у американцев, но они всегда готовы помочь. Основная работа происходит внутри групп поддержки. Люди знакомятся, рассказывают о своей ситуации, кто хочет, естественно, возникает контакт. Мы не пускаем группы на самотёк — в каждой есть обязательно инструктор, человек, который ведёт эту группу, иногда это кто–то из наших добровольцев, иногда мы приглашаем психолога.

— Есть такой эффект. Как правило, сразу после трагедии появляются и родственники, и друзья, и знакомые. Но проходит какое–то время, семья всё ещё болеет трагедией, а родственники, друзья не могут по–прежнему возвращаться к разговорам о погибшем. И часто возникает некий вакуум, люди оказываются наедине с трагедией, когда помощь ещё очень нужна. Печаль, отчаянье — это как бездонная пропасть, куда может затянуть, и некоторые не могут вернуться.

— Здесь на мой взгляд важно, чтобы человек во–время вернулся к своим обязанностям, вышел на работу, почувствовал, что жизнь продолжается.

Мы и устраиваем семинары для того, чтобы заполнить этот вакуум, чтобы люди, переживающие трагедию, поняли, что они не одиноки в своих чувствах, в своей беде, чтобы они встретились с теми, кто пережил подобное раньше и может поделиться своим опытом.

Также, на мой взгляд очень важно общение с прекрасным, с искусством или природой. Например, мы часто ходим в сад одного из наших волонтёров — доктора ботаники, преподавателя университета, которая знает каждый миллиметр этой страны, каждую травинку. В своём саду она выращивает потрясающей красоты цветы, она привозит растения со всех концов света и выращивает их у себя.

— Нет двух абсолютно одинаковых людей, и нет двух абсолютно одинаковых реакций на трагедию. Кроме этого, мы считаем, что человек имеет право на весь спектр чувств, и если кто–то начинает кричать, что ему не нужно наше внимание, не нужны посетители, письма…, это тоже понятно, это случается. Хотя большинство людей очень благодарны за любую помощь, за любой знак внимания. Часть нашей работы с людьми состоит в том, чтобы объяснить им: каждый из нас иногда бывает в такой ситуации, когда он нуждается в помощи, в добром слове, и в этом ничего постыдного нет. Мы все были свидетелями, как письмо или телефонный звонок от малознакомого или вообще незнакомого человека могут очень сильно помочь.

— Конечно. Поймите, что речь идёт об олим, эмигрантах, которые ещё не обросли одноклассниками, соседями, сослуживцами. Они порой очень одиноки, а во время трагедии это ощущение одиночества обостряется.

Тем, кто пытается как–то помочь пострадавшим, нужно также понять, что ответное письмо благодарности может придти значительно позже или не придти вообще. Люди иногда настолько подавлены трагедией, что просто не в состоянии сесть за стол и написать письмо. Иногда мы просим соседей или друзей поблагодарить пославших письмо или чек. Но помощь, я повторяю, помощь очень важна. Мы наблюдали, как меняется менталитет людей, их отношение к жизни, к Израилю, к своему народу. Через трагедию, через страдания, люди вдруг обнаруживают, что они не одни, что их боль — не только их боль, что они — часть еврейского народа, который много страдал и, возможно, поэтому научился отзывчивости и состраданию.

— Думаю, что да. Самое потрясающее то, что многие из тех, кому мы помогали справиться с трагедией, потом приходят к нам в качестве добровольцев. Сами начинают ездить к семьям, сами оценивают свои силы, определяют в чём они могли бы лучше всего помочь. Для многих это возможность почувствовать, что тоже можешь кому–то помочь, тоже можешь что–то важное и хорошее в этой жизни сделать. Эти люди являются для нас огромной помощью, они понимают многие вещи, которые другим не приходят в голову. К примеру, новый теракт означает не только новые жертвы, новые трагедии — это означает также, что многие люди по всей стране, которые пережили трагедию в своей семье (может, недавно, а может и много лет назад), испытают регрессию, и боль — которая, они думали, что ушла — вернётся опять, а вместе с ней и отчаянье, и чувство безвозвратной потери...

Только люди, пережившие трагедию, понимают эти тонкости, только они могут придти и сказать: «Я тоже через это прошёл, я тоже думал, что не смогу это пережить, но пережил».

— Да, такое случается. И знаете, мы помогаем прежде всего детям, потерявшим родителей или одного из родителей, но самый тяжёлый удар — это гибель единственного ребёнка. Для родителей это почти стопроцентная инвалидность. Для них вернуться на работу, возобновить дружеские связи — всё равно что инвалиду учиться по–новому ходить. Кто–то возвращается на работу, а кто–то и нет. Есть такое понятие — пост–травматический синдром. Люди по–разному справляются с горем. У кого–то появляются фобии, страхи определённых мест, кто–то не может пользоваться общественным транспортом. Кто–то полностью посвящает себя увековечиванью памяти о погибшем родственнике…

— Заметно повлияла. До этого были войны и они проходили как войны, между солдатами. Был даже такой эффект как в других странах — солдаты воюют на войне, а когда приезжают в отпуск домой — там мир. A сейчас у нас война, в которой принимают участие все: каждый из нас, от младенцев до стариков фактически является солдатом, каждый может оказаться объектом атаки. Нет линии фронта, нет тыла, нет возможности защитить, прикрыть мирное население.

Кроме этого, это война не на равных. Мы сейчас не входим в арабские селения, не садимся в арабские автобусы. Они же и в наших городах, и в наших автобусах, в больницах, магазинах. И в то же время мы не можем каждого араба подозревать, что он террорист, мы не можем воспитывать наших детей в подозрении или в ненависти ко всем арабам только потому, что они арабы, а арабы воспитывают своих детей так, что они в каждом еврее видят врага.

У израильтян пропало ощущение безопасности, нет уверенности в завтрашнем дне, невозможно строить планы на будущее. Сегодняшний день — это единственная реальность, которая у нас есть.

— Нет. Отчуждение заметно усилилось, а ненависти нет. Мне кажется, что израильтяне не способны ненавидеть, они очень гуманны и идеалистичны. Мне кажется, что половина израильского общества до сих пор, то есть после 2–х с половиной лет интифады, считает, что возможно мирное сосуществование евреев и арабов в Израиле. Израильтянам очень трудно и мучительно выйти из этого состояния идеализма и признать, что если мы и дальше будем так благодушны, то существование нашего государства окажется под вопросом.

— Я думаю, что это безумие. Если так называемые «палестинцы» хотят создать своё государство, то пусть они создают его где угодно вне территории Израиля.

— Это так, но на самом деле мы ни в чём не виноваты перед арабами и ничем им не обязаны. В чём мы действительно виноваты — я имею в виду израильское общество — это во том, что допустили такую ситуацию, когда наши граждане нигде фактически не чувствуют себя безопасными. Кроме этого, мы сделали огромное упущение в воспитании, люди не знают о нашем праве на эту землю, они не знают, что в течении двух тысяч лет изгнания на этой земле всегда жили евреи.

•

Семье «СЭЛА» посвящается

Когда чужая боль становится своей
Когда ты пробуждён в ночи раскатом грома,
То вдруг осознаёшь — нельзя жить по другому
Ни здесь ни там, куда мы мчимся всё скорей.

Когда чужая боль становится своей
Со дна привычных дел ты поднят и разбужен,
Ты входишь в дом чужой, чтоб стынущую душу
Согреть и поддержать теплом своих огней.

Когда чужая боль становится своей
То наших рук кольцо растёт единым сводом,
И мы стоим одной семьёй, одним народом,
Незыблемой скалой пред натиском морей.

Когда чужая боль становится своей
Птенец–душа растёт и скорлупу ломает,
И мир небесных птиц внезапно открывает
И крылья испытать мечтает поскорей.

Со дня основания организации в 1993–м году «Сэла» помогла более 10.000 жертвам террора и трагедий, иммигрантам из бывшего Советского Союза, Эфиопии, Аргентины, Перу, Венгрии, Ирана и других стран.

Добровольцы «Сэла» немедленно реагировали на такие трагедии как теракт в Дельфинариуме, гибель самолёта «Air Sibir», теракт в отеле «Park Hotel» во время Пасхального Сэдера, теракт в Хадере во время бат мицвы, взрыв в Хайфском автобусе и другие теракты в автобусах, на базарах, в людных местах.

Наш адрес:
SELAH — the Israel Crisis Management Center
15 Chevrat Shas Street
Neve Tzedek, Tel Aviv 65156, ISRAEL
Telephone: 03–510–7750
Fax: 03–510–7751
E–mail: icmc@inter.net.il  

 Версия для печати