«Как профессионал я ставлю диагноз: мы имеем дело с угрозой существованию Израиля».

Начальник Генштаба Армии Обороны Израиля, генерал-лейтенант Моше Яалон.

9 июля 2002 г. генерал–лейтенант Моше (Буги) Яалон стал начальником Генштаба Армии Обороны Израиля. Три недели спустя он дал интервью («Гаарец» от 30.08 02.), в котором назвал, наконец, вещи своими именами. То, что вот уже на протяжении многих лет ясно всякому здравомыслящему человеку и что категориически не хотят понимать наши политики — как левые, так и именующиеся правыми — произнесено профессиональным военным, которому вверена на предстоящие четыре года безопасность страны. Интервью Яалона вызвало бурю в политических кругах и верных им СМИ: начальника генштаба обвинили во вмешательстве в политику. (Как будто можно готовить армию к войне, не определив врага). При этом практически ни одна газета — в том числе и среди русскоязычных — не перепечатала интервью полностью, ограничившись лишь короткими цитатами и ругательными статьями. Поэтому — и ввиду большой значимости содержащихся в интервью утверждений — партия ЯМИН ИСРАЭЛЬ взяла на себя труд познакомить с ним наших читателей, позволив себе лишь небольшие сокращения.

Здесь же мы публикуем анализ этого интервью, выполненный президентом партии «Емин Исраэль» проф. политфилософии Полом Эйдельбергом.

ВНУТРЕННИЙ ВРАГ

— Палестинская угроза и возможность приобретения враждебным государством ядерного оружия. Это наиболее волнующие моменты, ибо и тот, и другой — потенциальная угроза существованию Израиля. На все другие угрозы у нас имеются ответы. Есть хороший ответ на все, что может сделать Хизбалла, и что может сделать Сирия. И на то, что предположительно сделает Ирак, у нас тоже есть хороший ответ.

— Характеристики этой угрозы невидимы, как рак. Когда на вас нападают извне, вы видите это, вы знаете, что ранены. Рак, напротив, развивается внутри. Поэтому я нахожу это более опасным — здесь решающее значение имеет установка диагноза. Если диагноз ошибочен, и человеку говорят, что у него не рак, а просто головная боль, то тогда ответ нерелевантен. Но я настаиваю на том, что это рак. Как профессионал я ставлю диагноз: мы имеем здесь дело с явлением, представляющим угрозу существованию Израиля.

— Имеются разные решения при обнаружении признаков рака. Кто–то скажет, что необходима ампутация органа. Но в данный момент, действительно, я применяю химиотерапию.

— Борьба идет между двумя обществами за территорию и, в некоторой мере, за существование. Не думаю, что существует экзистенциальная угроза палестинскому обществу. Но экзистенциальная угроза Израилю существует. Иными словами, здесь имеется асимметрия, но вывернутая наизнанку: все думают, что мы — Голиаф, а они — Давид, а я настаиваю, что это как раз наоборот.

— Конечно, они чувствуют поддержку четверти миллиарда арабов и верят, что время работает на них — что комбинация террора и демографии вымотает нас и ослабит. Здесь есть обратная асимметрия и еще в одном смысле: у нас нет намерения уничтожить их, — мы даже выразили готовность предоставить им государство, а вот они не желают признавать наше право на существование здесь в качестве еврейского государства.

— Если термин «оккупация» и имел какое–то отношение к делу, то он потерял всякий смысл, на мой взгляд, в 2000 г., когда Израиль выставил ряд предложений в надежде решить эту проблему. Предполагалось, что наше предложение избавит нас от палестинцев, но вместо этого они принялись нас убивать. Они остались у нас на горбу, привязанные к нам, и всадили нам нож в спину. Такова реальность. Поэтому, не вдаваясь в политическую дискуссию относительно того, каким должно быть решение, я настаиваю на том, что дело вовсе не в оккупации. Дело в непризнании права Израиля на существование в качестве еврейского государства.

— Конечно, не является. У палестинцев есть три легенды. Их рассказ на арабском нацелен на мобилизацию для священной войны — джихада и основан на непризнании права Израиля на существование. Этот рассказ отрицает всякую связь между еврейским народом и Землей Израиля и поднимает палестинский народ на войну с целью привести к краху Израиля. На английском история звучит иначе: оккупация, колониализм, апартеид. Это совершенно безотносительные к реальности термины, и применяются они исключительно с целью дать западному миру привычную для него терминологию для определения, кто здесь хорошие ребята, а кто — плохие. На иврите они рассказывают третью историю: «мир для храбрых». Но я знаю детали и утверждаю, что Арафат использует имя покойного Рабина понапрасну. Арафат рассматривал Осло как троянского коня, который помог бы палестинцам войти в Израиль, а сентябрь 2000 г. — как момент выхода из брюха коня. И сегодня тоже идеология ФАТХа заключается в том, чтобы добиться развала Израиля изнутри. Цель их — не окончание конфликта, а превращение Израиля в палестинское государство.

— Конечно. Не достичь соглашения и не достичь окончательного выполнения их требований, а продлить конфликт и дать времени идти в соответствии с теорией поэтапного уничтожения.

— Говорить можно как об ошибке или не как об ошибке. Если Вы спросите меня лично, с точки зрения правильности нашего пути, я нахожу нынешнюю ситуацию значительно более удобной. Когда я двинусь в бой против того, что делают палестинцы, я думаю, в результате всего, через что мы прошли за последние девять лет, у меня будет меньше вопросительных знаков и больше знаков восклицательных². Для меня из всего этого возникла моральная ясность.

— Сегодня он весьма ослаблен. Но ответ на Ваш вопрос положительный: Арафат не признает право Израиля на существование в качестве еврейского государства. План его игры — сочетанием стратегии террора с демографическим фактором — привести к распаду Израиля. В своем ослабленном состоянии сегодня, он верит в теорию паутины. Именно по этой причине он упорно продолжает применять террор.

— Это теория, приписываемая генеральному секретарю Хизбаллы Хасану Насралла. Он считает, что Израиль обладает военной мощью, но его гражданское общество — это избалованные потребители, которые более не желают бороться и сопротивляться. Армия Израиля сильна и, как говорят, обладает стратегической мощью, но его граждане больше не хотят жертвовать своими жизнями для защиты своих национальных интересов и национальных целей. Поэтому израильское общество подобно паутине — кажется со стороны сильным, но тронь его — и развалится. Арафат считает себя автором такого восприятия Израиля. Он прав. Поэтому он и не хочет положить конец террористическому давлению. Даже с нынешней своей позиции он постоянно ищет трещины в израильской стене. Время от времени он заверяет свой народ, что израильское общество вот–вот рухнет.

— Президент Буш в своей речи по Ближнему Востоку 24 июня 2002 года очень четко все определил: любой, кто замаран участием в терроре, нелегитимен. Поэтому Арафат больше не может принимать решения от имени палестинцев. С ним двигаться некуда. Американцы ясно дали понять, что не собираются его ликвидировать, но что если палестинцы хотят увидеть свет в конце тоннеля, они сами должны его нейтрализовать. Это однозначное утверждение: Арафат не будет принимать решений. Его не будет.

— Альтернативное палестинское руководство должно быть избрано демократическим путем по модели Германии после Второй мировой войны. Любой, кто был членом нацистской партии, не мог баллотироваться в тех выборах. Любой, кто участвовал в терроре, не сможет баллотироваться здесь.

— С момента операции «Защитная стена» (военная операция ЦАХАЛа, начавшаяся в апреле 2002 после взрыва в нетанийском отеле «Парк» в вечер пасхального седера) и особенно в последние два месяца на палестинской стороне начали появляться трещины. Ситуация сейчас существенно отличается от той, что была за месяц до этого в марте. Но требуется осторожность. Это как дзюдо: иногда вам кажется, что вы опрокидываете противника, а вдруг выходит, что он опрокинул вас. И с личностью в Мукате (штаб–квартира Арафата в Рамалле) требуется особая осторожность. Его всю его жизнь все хоронят и хоронят, а он возвращается, как птица феникс. Ключевым моментом здесь является стойкость израильского общества. Это наиболее важный фактор, который подвергается испытанию сейчас и подвергнется испытанию в ближайшем будущем. В этом суть этой войны. Когда палестинцы начали эту интифаду, они считали, Израиль не выдержит и нескольких десятков убитых. Мы их удивили. Операция «Защитная стена» показала им, что они имеют дело не с паутиной, а с тигром. Но если они увидят трещины и признаки развала Израиля, надежду на капитуляцию Израиля, это достижение будет уничтожено.

— Я определил это с самого начала конфронтации: очень глубокое понимание палестинцами, что террор и насилие не сломают нас, не заставят нас свернуться. Если это глубокое понимание не будет достигнуто в конце конфронтации, то у нас будет стратегическая проблема в виде экзистенциальной угрозы Израилю. Если этот урок не будет вбит в палестинское и арабское сознание, не будет конца их требованиям к нам. Несмотря на нашу военную мощь, весь этот регион будет воспринимать нас как слабеньких. Это будет иметь влияние не только на тех, кто ведет с нами вооруженную борьбу, но и на тех, кто подписал с нами соглашения, а также на экстремистов среди арабов Израиля. Вот почему эта конфронтация столь важна. Это самая важная наша война с момента Войны за независимость.

— Да. Не сомневаюсь, что когда историки будут рассматривать этот период, они постановят, что Война за независимость была самым важным событием в нашей истории, а эта война вторым по значимости событием.

— Даже более важным, чем Шестидневная или Война Судного дня?

— Конечно. Потому что здесь мы имеем дело с угрозой нашему существованию. Израиль предпринял попытку завершить израильско–палестинский конфликт путем территориального компромисса, на что палестинцы ответили войной. Это вернуло нас к конфронтации догосударственного периода, периода плана о разделе и Войны за независимость. Факты, которые определяются в этой конфронтации, — в том смысле, как это отпечатается в палестинском сознании, судьбоносны. Если мы завершим нынешнее противостояние так, что каждому палестинцу станет ясно, что террор не ведет к соглашениям, это улучшит нашу стратегическую позицию. Если же, напротив, в результате завершения конфликта они сохранят ощущение, что при помощи террора они могут нас победить, наше положение будет становиться все более и более тяжелым. Поэтому я говорю, что мы не должны затушевывать глубокое значение этой конфронтации. Если вы понимаете суть, то вам ясно, что следует делать. Вы должны бороться за свою жизнь.

— Безусловно. Это лишь послужит толчком к продолжению борьбы против нас. Даже если тактически кажется правильным уйти из того или иного места, с точки зрения стратегической это иначе. В этом заключалась моя аргументация, когда встал вопрос об отходе от Гробницы Йосефа в Шхеме. Мне было ясно, что наш отход повысит мотивацию палестинцев, в то время как другие считали, что уход с этой точки ликвидирует камень преткновения. Но те, кто придерживался такого мнения, думали как израильтяне, а не как палестинцы.

— Несомненно. Я не говорю о политическом решении. Я не говорю, что будет правильно или неправильно после того, как прекратится насилие. Это не мое дело. Но сегодня любой такой отход при наличии террора и насилия усилит террор и насилие. Это поставит нас в опасное положение.

— Верно.

— Весьма вероятно. Но избранная для него линия может разрушить заключенную в нем стратегическую угрозу. Имеется также и тактическое преимущество, заключающееся в том, что появляется возможность предотвратить инфильтрацию террористов. Но я не думаю, что забор решит все наши проблемы.

— Это сложный ответ, и он заходит в политические сферы, так что я очень осторожен здесь. Если бы мне дали эти деньги, я бы использовал их иначе.

— Да.

— Я бы отослал людей, интересующихся, что же будет в конце, к широко известному высказыванию Моше Даяна. Когда в 1960 г. его спросили, что же будет в конце, он ответил: «Не бойтесь, слуги Авраама». Даян сказал, что акцент следует делать на пути, а не на конечной цепи, на процессе борьбы, а не на цели пути. Будучи людьми, мы хотим решения проблемы сию минуту. Сейчас. Но в положении Израиля «ахшавиэм» (концентрация на сиюминутном) — это ложное мессианство. «Ахшавизм» — это источник всех грехов. И неважно, прибавляется ли к слову «сейчас» слово «мессия» (то есть «мессия сейчас»), или что–то другое. Мы живем в очень сложном районе, где наше право на существование еще не признано. Мы уже 100 лет живем в состоянии кризиса. Поэтому нам следует маневрировать в направлении, которое нас усиливает. И нам нужно победить в этом противостоянии. Иначе следующая война не заставит себя долго ждать.

— Разве у нас есть выбор? Нам следует понять: палестинцы вернули нас к Войне за независимость. Сегодня ясно, что Израиль как еврейское государство все еще чуждый элемент в регионе. Потребуются поколения, пока некоторые элементы здесь примирятся с его существованием. Поэтому мы вынуждены вернуться к эпосу о твердости — не потому что я очарован этим эпосом, а потому что иного выбора у нас нет. Это эпос отсутствия выбора. В то же время нет причин для отчаяния. Мы — сила. Хотя нас всего 6 миллионов, мы являемся силой: военной, экономической, культурной и научной силой. Я не думаю, что это приговор с неба. В исламе все идет волнами, поднимающимися и опускающимися, иногда в сторону экстремизма, а иногда в сторону умеренности. Мусульманский мир не монолитен. Возможно, что спустя какое–то время, наш регион будет переживать процесс вестернизации, демократизации и присоединения к глобальной деревне. Но пока против нас ведется война, израильское общество обязано демонстрировать стойкость.

— Вы думаете, что уход из Ливана был ошибкой?

— Уход из Ливана был делом времени. Вопрос заключался в том, когда и как уйти. Нужно спросить: было ли правильно выбрано время для ухода, когда мы знали, что процесс с палестинцами будет завершен к сентябрю 2000 г., или следовало подождать еще полгода? Правильным будет также задать вопрос, можно ли было произвести вывод войск таким образом, чтобы не усилить Хизбаллу и иранцев. Сегодня вывод израильской армии из Ливана воспринимается в нашем регионе как крупнейший успех экспорта исламской революции. Поэтому мы платим за него стратегическую цену. Он также имеет свой эффект на палестинской арене и в долгосрочной перспективе скажется на отношениях с сирийцами. Он значительно укрепил теорию паутины.

— После Шестидневной войны мы сумели внедрить в сознание региона, что уничтожить Израиль военным путем невозможно. То, что мы оказались способны выдержать тяжелейшее начало Войны Судного дня, лишь укрепило это впечатление. Это лежало и в основе тенденции к урегулированию с Израилем — мир с Египтом и мир с Иорданией. Но с момента нашего первого отступления из Ливана после операции «Мир Галилее» (официальное название Ливанской войны 1982 г.) это достижение начало подвергаться все большей эрозии. На протяжении более 20 лет на Ближнем Востоке развивается ощущение, что хотя израильская армия сильна, нежелание израильского общества идти на жертвы создает стратегическую ахиллесову пяту. Такое восприятие оказало влияние на весь процесс вооружения и на военное и террористическое мышление в регионе. Был сделан вывод, что поскольку невозможно справиться с ЦАХАЛом, нужно обойти его мощь и ударить напрямую по израильскому обществу, которое не в состоянии выдержать потери. Отсюда акцент на ракеты земля–земля и переход к террористической войне.

Это было основано на предположении, что прямой удар по израильскому обществу приведет процесс в движение. И это сработало.

Именно это произошло — вначале в 1983–84 гг., затем в сделке с Джибрилем (с центральным командованием НФОП), когда трое израильских солдат, попавших в плен в Ливанской войне, были обменены на 1150 террористов, сидевших в израильских тюрьмах, а затем и в том, что интерпретировалось как сдача Израиля перед камнями и терроризмом интифады. Это продолжилось после Осло и Южного Ливана, когда оказалось, что Израиль не может выдержать ситуацию с 20–30 погибшими за год солдатами. (Позднее это обернулось сотнями погибших. — Прим. «Ямин Исраэль».)

Поэтому, как человек, ответственный за обеспечение безопасности, я могу сказать, что если в сфере противостояния армий и в сфере неконвенционального вооружения мы имеем эффективную сдерживающую силу, то перед лицом угрозы ракет земля–земля или перед лицом террора такой же сдерживающей силы нам создать не удалось. Многими в регионе израильское общество оценивается как цель, которая в случае удара может привести к капитуляции Израиля.

— Одна из проблем, которая делает мелкой и поверхностной нашу общественную дискуссию, заключается в тенденции навешивать на людей ярлыки вместо того, чтобы их слушать. Лично я считаю себя евреем, израильтянином, гуманистом, либералом, демократом, стремящимся к миру и безопасности. Но я знаю, что передо мной жестокая реальность, и что я должен защищаться. Перед лицом рака человек должен защищаться. Меня беспокоит, что когда доходит до палестинского вопроса, у нас постоянно возвращаются к спору об изложении фактов и о диагнозе. Несмотря на все, что произошло, люди все еще спорят о диагнозе. А без согласия по поводу диагноза, нет надежды на правильный прогноз.

— Я думаю, что проблема концепции сегодня значительно острее. У нас существует серьезная психологическая проблема: поскольку людям трудно постичь реальность, находящуюся вне их контроля, им легче обвинять израильскую сторону. Или армию. Или начальника генштаба. Или любого, кто сообщает им, что реальность отличается от той, какую им хотелось бы видеть. Кроме того, есть люди, для которых концепция превратилась в тот мир, где они существуют, поэтому они держатся за нее и не могут от нее отказаться.

Должен сказать, что меня беспокоит та роль, которую играют СМИ в создании этой концепции.

Накануне Войны Судного дня пресса была менее пытливой и более ангажированной. Сегодня СМИ выглядят более любознательными, открытыми и стоящими на страже демократии, и, тем не менее, они являются частью концепции. Несмотря на кажущуюся неангажированность, СМИ сыграли главную роль в создании этой концепции. Они лидировали в этом процессе³.

— Были ли годы, в течение которых Вы чувствовали себя в одиночестве, потому что существовала пропасть между Вашим восприятием действительности и тем, как видели ее СМИ, политические круги и большая часть израильского общества⁴?

— Не хочу воздавать себе незаслуженные хвалы. Я с несомненностью сформулировал арафатовские намерения всего лишь через месяц после конференции в Шарм а–Шейхе — через месяц после начала нынешней конфронтации. До этого, начиная с августа 1995 г., я обдумывал ситуацию в терминах постановки вопросов. Но я помню, что когда я выступал перед комиссией Кнессета по иностранным делам и обороне в начале октября 2000 г., мне задали вопрос, миновали ли мы уже пик этой конфронтации. И я вдруг понял, какая пропасть отделяет мир, в котором живу я, от того мира, в котором живут они. Потому что, начиная с ноября 1999 г., я видел, что эта конфронтация нацелена на выедание нашей плоти, и старался подготовиться к ней.

Я помню также встречу с группой американских исследователей в июле 2000 г. Я сказал тогда, что мы движемся к войне, и увидел по выражению их глаз, что мои собеседники считают, что я сошел с ума. Они смотрели на меня, слушали и думали, что я — жаждущий войны генерал, который сам не знает, что говорит. Но дело не просто в одиночестве. Иногда это хуже. Ты стоишь и пытаешься сдержать (противника), но они стреляют в тебя со всех сторон, а люди с твоей стороны приходят и начинают действовать против тебя. Абсолютно против. Вот что ужасно. Иногда это сводит меня с ума.

— История с ликвидацией Салаха Шхаде была трагическим событием в том смысле, что пострадали невинные люди⁵. Тут нет вопроса. Это была серьезная осечка, и этому нельзя было позволить произойти у нас. Но на этом основании сказать, что атака на Шхаде сорвала прекращение огня, которое должно было вступить в силу, — значит, взять полуправду и построить на ее основании лживую историю. Просто ложь. Я не отрицаю, что обсуждалось прекращение огня. Но оно было отвергвание» прекращения огня. Это израильская идея, которую палестинцы лишь подхватили впоследствии.

— Конечно, это патология. Поймите, что мы находимся в разгаре сложной кампании — военной, политической, гражданской, экономической и пропагандистской. Чтобы построить защитную стену, все названные элементы должны работать в сочетании, усиливая друг друга. Вы должны понять, что если выстроите военную стену, но при этом нет стены политической, то стены нет. Если вы строите стену секретной службы, но при этом нет стены общественного мнения, то стены нет. И совершенно ясно, что стены нет, если израильтяне приходят, и сами ее разбирают или подрывают.

— Гибель детей была для меня тяжелой.

— Мы намеревались уничтожить жуткую личность, которая командовала террористической группировкой ХАМАСа как в секторе Газы, так и в Иудее и Самарии. Шхаде постоянно прятался среди гражданского населения, ибо знал, что мы к этому чувствительны. В целом ряде случаев мы воздерживались от нападений на него по той причине, что с ним была его жена или дочери.

У Шхаде было шесть дочерей. В последнее время мы облегчили себе задачу, решив, что атакуем его, даже если жена будет рядом с ним. Более того, обсуждалось даже, не будет ли верно атаковать его и в случае, если рядом будут его дочери. Но было принято решение против этого. Мы решили не наносить вреда его дочерям.

Вечером в субботу перед атакой у нас состоялось обсуждение. Нам было ясно, что для того, чтобы снести здание, потребуется тонна взрывчатки, и стоял вопрос, применим ли мы одну тонную бомбу или две по полтонны. У нас был опыт сбрасывания 160 бомб в палестинских районах без единой жертвы среди гражданского населения, но все–таки волновал тот факт, что две бомбы повышают статистический риск неверного попадания.

Поэтому я послал авиацию на разведку, и они вернулись с ответом, что одна бомба будет вернее. Оценка основывалось на предположении, что результатом будет разрушение дома Шхаде с некоторым вредом для пустых домов в округе и выбитыми стеклами в районе. Предполагалось, что могут быть раненые, но не убитые. Однако оказалось, что окружающие дома не были пустыми. Исполнение задания авиацией было абсолютно точным, но провал разведки относительно окружающих домов привел к срыву. В этих домах погибло шестеро детей.

— Это не первый мой день на войне. Я в этом деле вот уже 34 года — не в силу выбора, а в силу необходимости. Я постоянно работаю с решимостью хирурга, держащего в руках скальпель, — не причинить вреда невинным людям. Так что, по–вашему, я должен был чувствовать? Я чувствую, что мне на голову свалилась большая тяжесть. Это неприятно. Это чрезвычайно неприятно.

— Я думаю, это начинается с моих родителей. Отец бежал от большевиков в 1925 г. Один из его братьев был убит за то, что был евреем, а другой был арестован за сионистскую деятельность. И тогда их отец решил упаковать свое добро, ликвидировать фабрику на Украине и приехать сюда. Мать пережила европейскую Катастрофу. Она бежала от нацистов и спаслась. Вступила в партизаны и, в конце концов, добралась до Италии. Оттуда, уже после войны, приехала сюда и была подвергнута аресту (британскими властями) в Атлите. Но и оттуда тоже сумела выбраться.

Наш дом был типичным в Кирьят–Хаиме (пригород Хайфы): израильский сионистский рабочий дом со всем, что отражает Кирьят–Хаим 50–60–х годов. Мой отец был рабочим на фабрике «Цемен», и мы жили очень скромно. В то время я не понимал, что мы были очень бедны. Тогда я не чувствовал никаких нехваток: я просто не представлял, что может быть другая жизнь. В качестве деликатеса раз в несколько месяцев мы ели фалафель. По большей части пили воду и ели черный хлеб, потому что он был дешевле. Для получения удовольствия ходили к морю. И, тем не менее, для меня это было счастливое детство.

— О ней не говорили. Но у нас совсем не было родственников. Практически вся семья моей матери погибла. В конце концов, хотя об этом и не говорили, это явилось формирующим фактором. Это просто впитывалось.

— Я был активистом в движении «Ноар ха–овед» (лево–ориентированное движение рабочей молодежи). Было ясно, что человек должен стремиться к самореализации: заселять пустыню Арава было, с моей точки зрения, частью сионизма. Я очень серьезно принимал все, что касается равенства и гуманизма. И также «заставить пустыню цвести». Укрепиться на земле. Я и сегодня принимаю все это очень всерьез.

— Это не только ощущение. Я и есть киббуцник. И очень этим горжусь. Если Вы спрашиваете, откуда я родом, то я из киббуца «Трофит».

Генерал–лейтенант Моше Яалон родился в 1950 г. в Кирьят–Хаиме, пригороде Хайфы. Был призван в армию в 1968 г., служил в военно–воздушной десантной бригаде «Нахаль». В рамках доктрины «самореализации» вступил в члены киббуца «Трофит», расположенного к северу от Эйлата, членом которого является по сей день. В Войне Судного дня 1973 г. Яалон, будучи резервистом десантных частей, принимал участие в захвате Суэцкого канала. Вернувшись после войны на активную военную службу, он окончил офицерские курсы, после чего занимал командные должности в десантных войсках. В 1978 г. Яалон командовал разведывательным подразделением десантников, и в этой должности принимал участие в «Операции Литани» на юге Ливана. Следующие три года он провел в элитной «Саерет Маткаль» (спецподразделение генерального штаба), после чего был назначен командиром батальона десантников. В 1986 г. был послан в Англию для продолжения учебы, по возвращении — назначен командиром «Саерет Маткаль». Возродил подразделение после периода упадка и, среди прочих заданий, провел с ним операцию по ликвидации Абу–Джихада. Затем служил в качестве командира десантной бригады (1990 г.), дивизии Иудеи и Самарии (1992 г.) и танковой дивизии (1993 г.). В июне 1995 г. Яалон был назначен начальником военной разведки и уже тогда начал сомневаться по поводу палестинского лидера Ясера Арафата, чем вызвал гнев Шимона Переса. В мае 1998 г. стал командующим Центральным округом, где подготовил войска к вспышке насилия и конфронтации с палестинцами, которую предвидел. Был назначен заместителем начальника генштаба в сентябре 2000 г., а 9 июля 2002 г. вступил в должность начальника генерального штаба Армии Обороны Израиля. На протяжении последних нескольких лет он и его жена Адажили жили в маленькой общине в центре страны. У них трое детей.  

¹ «Угрозы экзистенциального характера» — имеются в виду угрозы для существования государства Израиль и евреев вообще. — Прим. ред.

²Генерал деликатно указывает, что надо быть идиотом, чтобы не понять такие простые вещи за многие годы, прошедшие с момента подписания ословских соглашений. — Прим. ред.

³Генерал очень деликатен. Израильские СМИ находятся под жесточайшим контролем израилкьских левых, которые стараются не пропустить ни строчки, которая пошатнула бы их реальную власть в Израиле. Ракция СМИ на это интервью, чудом опубликованное, — лучший тому пример. Прим. ред.

⁴Интервьюер своими словами «большая часть израильского общества» незаметно навязывает ту точку зрения, что левая идеология является доминитующей в Израиле. Это ложь, которая стала очевидной после выборов Шарона — 2/3 израильского общества отдали свои голоса за человека, как они думали, проводящего политику прямо притивоположную левой идеологии. — Прим. ред.

⁵Имеется в виду смерть 15 гражданских лиц, в том числе детей, когда тонная бомба была сброшена на здание в Газе с целью уничтожения Шхаде, одного из ведущих хамасовских террористов. — Прим. «Ямин Исраэль».

⁶Обратите внимание. Сразу за обсуждением гибели палестинских детей идёт раздел о счастливом детстве самого генерала, которое, кстати, не было таким уж безоблачным, как это представлено заголовком раздела. Все это — подлые приёмы израильских СМИ. — Прим. ред.

 Версия для печати