«Надо начать с мелочей. Именно о них обычно забываешь, а потом больше всего жалеешь» — мысленно сам себе сказал он, положив на кровать рюкзак песочного цвета, которым он всегда пользовался, собираясь в милуим. Он напоминал ему солдатский вещмешок — сантимент, навеянный советскими фильмами о Войне. Расправив горловину рюкзака, он приготовился укладывать в него вещи. Но, первым делом, он положил не в сам рюкзак, а во внешний его карман старую зубную щетку, маленькую отвертку–тестер, фланелевую ветошь и шахматную фигурку из карманного набора, с магнитом. Последнее было его собственной «находкой» — магнит был необходим для поиска металлического штырька, который фиксирует боек в затворе автомата М–16, и имеет обыкновение теряться при разборке и чистке оружия. На здешнем армейском сленге он называется «штырь–шабат», так как утерявший его в наказание остается в выходную Субботу на базе. Весь этот набор для чистки личного оружия был его первым солдатским опытом, приобретенным в Израиле. Солдатом он был и в советской армии, но бойцом стал именно здесь, в ЦАХАЛе. И, не смотря на то, что в Союзе за потерю детали от автомата не увольнительной бы лишили, а суток трое «губы» влепили бы, по настоящему бережное, уважительное отношение к оружию появилось у него здесь. Еще бы — страна фактически на военном положении, хоть и говорят исключительно о мирных инициативах...

«Ладно, — мысленно вздохнул он, — вернемся к нашим баранам...» Носки. Надо положить пар пять, или шесть. Ноги надо беречь. Он навсегда запомнил свою первую боевую операцию: пятьдесят шесть часов непрерывного преследования двоих бандитов, перешедших египетскую границу (все думали — с взрывчаткой, оказалось — с наркотой). «А если бы в портянках, как в той армии?» — с тоскливым ужасом подумал он. Но, с другой стороны, то, что там, в портянках, он делал с трудом, сжав зубы — здесь, в носочках, давалось ему играючи. «К черту воспоминания! К черту советскую армию!» Закалился, стал неприхотливым — это полезно. Но нервишки–то — с тех пор пошаливают... И появившаяся в двадцать два года первая седина — это что? Пусть сейчас и там солдатам выдают носки, душа у них все равно — в портянках... «Стоп! Проехали».

Майки. Их нужно побольше, минимум — четыре: одна на себе, вторая на смену, третья в стирке, четвертая сушится. Это уже опыт последней операции «Хомат–Маген». На всех тогда надели бронежилеты. Причем, для каждого задания они были разные: подозрительные автомобили обыскивали в керамических, во весь торс, килограмм шестнадцать веса; на патрулирование выезжали в «облегченных» — килограмм по двенадцать; на задержание выходили в восьмикилограммовых, защищавших только грудь. Ну, а добавь к этому шесть полных магазинов к М–16, да две гранаты, две фляги с водой, и еще рацию — в любом случае минимум четырнадцать килограммов на плечах. Не считая автомата и каски. Попотели... А затем этот пот, выпаренный израильским солнцем в соль, да вперемежку с вездесущей пылью... «Так, не забыть — жидкое мыло и шампунь!» Он не смог удержаться от смеха, вспомнив про шампунь в этом контексте. Во время «Хомат–Маген» их палатка благоухала, как парфюмерная выставка. За пятнадцать лет службы в милуиме он не помнил такого — явились все: и бармен из герцлийской «Марины», и тель–авивский студент юрфака, и сын йордим из Германии, и холящий себя музыкант из какой–то авангардной рок группы... И каждый — со своими фирменными дезодорантами, джелями, даже кремами. Он еще иронично подсмеивался над ними, когда опытный командир роты, готовясь выйти с ними на задание, заставлял их перед этим принять душ с казенным мылом, чтоб ликвидировать демаскирующие на десять метров ароматы. «Стоп. Не забыть еще четыре майки — с длинным рукавом — на ночь, или если пошлют залечь в засаду». Да–а–а... В «Хомат–Маген» он, пейсатый «поселенец» из Иудеи, чувствовал себя уверенно, идя с любым из них в разведку, в засаду. И все они пили за его здоровье, обмывая его почетный знак «Отличившемуся в операции». Еще на полгода им хватило того ощущения братства — перезванивались, переписывались, звали друг друга в гости. «На войне — как на войне!» Но ведь снова отступили, снова вернулись к политике, к переговорам, к поиску друзей среди врагов. И он снова стал для них просто «поселенцем». Сегодня он не пошел бы с ними в разведку... А они — с ним..? «Ах, как противно об этом думать, горько, обидно!» — он машинально продолжал наполнять рюкзак вещами: белье, спортивные кроссовки, трико, шлепанцы для душа, полотенца... «От такой грязи, пожалуй, не отмоешься... Это ж надо — ЦАХАЛ натравить на евреев!..» Грустные мысли не оставляли его. Он задумался, отстранился от рюкзака, нервно прикурил сигарету. «Это ж не в Союзе, от старшины Алексикова увиливать, это ж — свое, родное...» Там, в чужой и чуждой армии, он научился уклоняться от службы профессионально, с творческим изыском, доводя до бешенства и старшину, и сержанта, вызывая восхищение одногодок, и ревность «стариков». Был бит за это, и не случайно — мусульманином–азербайджанцем. Но отомстил ему, «вырубив» его ударом кирзового сапога, стоя на верхнем ярусе кроватей. Молодцы друзья–литовцы: заявили командиру, что «сержант Курбанов инициировал стычку на национально–религиозной почве». Отделался тремя сутками «губы», Курбанова перевели в другую часть — и «шалом ле–ам–Исроэль!» Но здесь, что делать здесь? Морду можно набить любому, и здесь тоже. Но как после этого жить? «Нет, надо молить Б–га, чтобы вправил евреям мозги». Он положил в рюкзак нейлоновую сумку, в которой уместились талит, тфиллин, сидур, Хумаш и подсвечник для субботних свечей. «Сколько сегодня дают солдатам–отказникам?» Месяц тюрьмы? А служить сколько — три года? Я в свое время призвался в начале мая, а демобилизовался в конце июля — отплатил мне старшина Алексиков, продлил «удовольствие» на три месяца. В тюряге было бы не слаще... Что ж, и он месяцок отсидит, по отцовским стопам. Не сломается».

Он затянул тесемки на горловине рюкзака. Все. Вещмешок собран. Завтра он едет провожать первого из своих сыновей на призывной пункт.

Версия для печати