«Пинуй» в данном случае — изгнание еврейским правительством евреев из еврейского города, разрушение его домов и коммуникаций направленными взрывами и бульдозерами,… а затем — передача, всего, что осталось от города, в руки неприятеля.

Я намеренно использовал ивритское слово «пинуй», потому что, пожалуй, в русском языке и нет такого понятия вообще. Ибо «пинуй» в данном случае — изгнание еврейским правительством евреев из еврейского города, разрушение его домов и коммуникаций направленными взрывами и бульдозерами… а затем — передача, всего, что осталось от города, в руки неприятеля.

Те, кто не знает истории современного Израиля, подумают, что я описываю предполагаемую сдачу Арафату городов Кирьят–Арбы или Ариэля. Но нет, это не фантазии, а, как поется: «Это было, это было, это было, И боюсь, что опять будет снова...»

•

А теперь — сама история, участником и очевидцем которой я был... Цветущий курортный город Ямит был воздвигнут правительством Аводы на берегу Средиземного моря на Синайском полуострове напротив сектора Газа. Этот город вместе со всем Синаем был обещан лидером Ликуда М.Бегиным Египту в обмен на заверения о мире и дружбе.

Когда я прямо из советской тюрьмы попал в 1981 году в Израиль, сдача Синая уже началась. Действовало Движение по предотвращению отступления в Синае. Один из активистов этого движения пояснил мне, что слова «в Синае» означают, что в Синае мы должны остановить капитуляцию, которая, не будь она остановлена, дойдет до Иерусалима, Тель–Авива и Хайфы.

Жители Ямита, целью которых было заработать там деньги и красиво пожить на средиземноморском побережье, при первом же окрике правительства забрали изрядные компенсации и сбежали. Одновременно в город стали прибывать члены «Движения против капитуляции». В старом городе остался лишь один коренной житель, главный раввин Ямита рав Исраэлъ Ариэль — боевой офицер, участвовавший в освобождении Иерусалима в 1967 году. Он занимал очень резкую, непримиримую позицию. К раву Ариэлю присоединились его сотоварищи по совместной учебе в 50–х годах в ешиве «Мерказ а–рав» — рав Хаим Друкман со всей своей семьей и учениками, рав Дов Лиор (ныне главный раввин города Кирьят–Арба), рав Вальдман, в то время член Кнессета от партии «Тхия» и одновременно руководитель ешивы «Нир» (он прибыл со своими учениками), главный раввин университета Бар–Илан рав Есс, руководитель ешивы «Махон Меир», боевой офицер рав Дов Бегун и другие. Весь цвет Израиля собрался там. Там временем армия заблокировала подходы к городу. До блокады мне удалось побывать в Ямите один раз, когда по приглашению семейства Друкмаков я отмечал там один из семи пиршественных дней после свадьбы («шева брахот»). Меня не оставляла мысль, что я обязан присоединиться к защитникам Ямита.

В начале марта 1982 года, через год после освобождения и через несколько месяцев после свадьбы я решил отправиться на Синай. Рав Ариэль, встретив меня в автобусе, сообщил, что на днях будет предпринята попытка нелегально пробраться в осажденный город. В назначенное время неподалеку от моего дома остановился пассажирский автобус. Затем к нам присоединился еще один автобус, и к первому часу ночи автобусы прибыли в поселок Кфар Маймон, расположенный недалеко от Газы.

Здесь нас ждали. В большой комнате стоял холодильник, на столе — чай, кофе, сахар. Кто–то прикорнул в углу. Через некоторое время стали прибывать джипы и забирать нас. В один из них забилось неимоверное количество людей, в том числе жена и двое детей рава Ариэля.

Джип ехал по пустыне, вдоль наполовину заброшенной железной дороги, время от времени проезжая пустынные арабские поселки. Дорога была изнурительной и долгой. Мы объезжали патрули. На расстоянии километра от Ямита, уже в три часа ночи, нас высадили из машины, и скрытно повели в направлении города под руководством инструктора. Очевидно, охрана не слишком усердствовала, и нам без проблем удалось проникнуть через заранее приготовленную дыру в заборе из колючей проволоки. С другой стороны забора нас ждали и сразу же направили на приемный пункт, где каждый получил матрас и туалетную бумагу. Там же распределяли на ночлег. Наша группа была направлена в большой каменный дом, где, обнаружив зловонный туалет, мы кое–как воспользовались «удобствами» и завалились спать на полу. Проснулись поздно утром. Попрощавшись с попутчиками, я взял тфилин и талит и пошел искать «миньян». Город уже проснулся и жил своей жизнью — пешеходы, движение машин. Удивительное было состояние души — я борюсь за Эрец Исраэль!

Первый же прохожий указал мне на синагогу, в которой молилось в 5–6 комнатах огромное количество людей, сотрясая окружающие дома восклицаниями: «Амен!» и «Ехи Шмей Рабо!..» После молитвы я пошел искать рава Ариэля, который обещал подобрать постоянное жилье. Моя молодая жена была больна, и я временно оставил ее в Иерусалиме, намереваясь подготовить квартиру к ее приезду.

Рав Ариэль говорил по телефону с каким–то корреспондентом. Прервав беседу, он дружески приветствовал меня и велел своему старшему сыну отвести меня на квартиру, а затем передать по местному радио, чтобы объявили о моем приезде в лагерь. Это было важно для поддержания духа в осажденном городе.

Квартира, куда мы пришли, представляла собой новенький двухэтажный коттедж. «Здесь жила раньше семья олим ми–Русия», — сказал мне сын рава Ариэля. Перед отъездом хозяева вымыли, вычистили дом. Сейчас он был совершенно пуст. Я отправился «организовать» утварь, надеясь, что отсюда нас не прогонят и надо устраиваться основательно.

Падение Ямита

Приподнятое ожидание продолжалось не слишком долго. Газеты стали приносить сообщения о торжественных церемониях свертывания знамен в разных населенных пунктах Синая. В городе Офира у пролива Шарм аш–Шейх нагих доблестных солдат сфотографировали стоящими в строю и отдающими честь знамени. Потом знамя свернули и перенесли в самолет. Ни трагедии, ни отчаяния не было. Это было далеко.

Затем капитуляция стала приближаться к нам, словно зверь, задравший овец на задворках, ходит кругом вокруг еще живых, сбившись в стадо. Я помню день разрушения поселка Нецер Хазани, совсем близко от нас. Город затих, люди стояли на крышах домов. По центральной аллее Ханан Порат рав Друкман и другие люди несли свитки Торы из разрушенной синагоги в Нецер Хазани. Это было траурное шествие. Все происходило в молчании, но без слез. Было страшно, как будто на дворе — не 1982–й год, а 1941–й.

В последний момент противоречия среди жителей Синая вспыхнули с новой силой. Жители поселка Адмона, ведомые Цви Тау, верили в чудо. Их представления сводились к тому, что если мы будем заниматься разными делами и созидать Эрец Исраэль, ничего не случится. Вот так. Будет чудо. Они презирали и бойкотировали жителей Ямита, осуждали враждебное отношение к правительству. Само правительство для Адмоны было воплощением царского дома Давидова. Оно было наделено мессианской силой. Против правительства нельзя идти, нельзя говорить что–либо против.

У жителей Ямита не было общепризнанного духовного лидера — лидеров было много, и они расходились во мнениях. Здесь был рав Дов Лиор, известный своей категоричностью, более мягкие и уступчивые раввины Хаим Друкман и Ханан Порат, Геула Коэн из Тхии (ее сын, студент Цахи Анегби поселился с несколькими друзьями в широкой трубе обелиска Памяти). Был здесь рав Ицхак Гинзбург, известный хабадник, с группой своих учеников. Ждали — вдруг приедет Ребе. Никто, независимо от убеждений, не собирался подчиняться приказам армии и намеревался в той или иной степени сопротивляться.

На другом полюсе находились участники движения, которые жили в большой вилле на окраине Ямита. Ходили слухи, что они собираются вести бой с египтянами, когда те приблизятся.

Первой пала Адмона. В тот день в поселке взялись строить микву, желая этим актом еще раз продемонстрировать свою связь с Эрец Исраэль...

Солдат тронул за плечо парня несшего балку:

— Что? — обернулся парень.

— Пойдем.

— Куда?

— Выселяем Адмону.

Послушно, со слезами на глазах, парень поплелся к автобусу. Балка так и осталась лежать у недостроенной миквы. А бульдозеры на глазах у жителей поселка уже разрушали их жилища.

В небольшом сельскохозяйственном поселке его житель залез с оружием на крышу и отказывался спуститься вниз. В газетах появились фотографии солдат, выволакивающих поселенцев из их домов. Были снимки детей, идущих к автобусам под конвоем солдат.

Ямит ждал своего часа. По ночам мы уже не спали дома, а поднимались на крыши. Перед каждой такой ночью я мысленно прощался с женой, не зная, что с нами произойдет.

На крыше было трудно: спали вповалку, на сотни людей приходился один туалет.

Однажды вечером к дому, где я забаррикадировался с друзьями, подошла группа военных. Командир округа, заправлявший капитуляцией, Хаим Эрез, позвал меня. Я спустился с крыши, заручившись его обещаниями, что меня не арестуют.

— Смотри, Йосеф, я назначил майора Михаила Фридмана, оле из России, ответственным за твое выдворение из Ямита. Давай, уезжай сегодня, мы тебе поможем.

— Не о чем говорить.

— Жаль, Йосеф, у тебя не должно быть иллюзий — мы вывезем всех до единого.

Эта ночь была особенно тревожной. На крыши мы пошли поздно, а в три часа утра тьма была разорвана мощными прожекторами, осветившими весь город (такую тактику, кажется, применяла Красная Армия против немцев).

Мы отчетливо видели солдат, группирующихся на окраине города. Первой их целью была вилла Ках. Над ней завис вертолет, с которого пытались спустить солдат на крышу. Но защитники виллы, часть из которых были олим, оказались находчивее. Они заранее приготовили длинные многометровые шесты, которыми отталкивали солдат, висящих на веревочной лестнице. Было даже страшновато за этих солдат. Однако торжество обороняющихся было очень коротким. Увлеченные зрелищем противоборства, мы не сразу поняли, откуда там на крыше появились солдаты. Оказывается, воспользовавшись отвлекающим моментом с вертолетом, солдаты напали с тыла, ловко вскарабкались со всех сторон на крышу. Борьба была недолгой. Издалека мы видели арестованных, которых выводили из виллы со связанными руками и вели к автобусу.

Наше настроение упало. Но не у гробовщиков. Солдаты захватили дома, окружающие нашу улицу. В ярком неестественном свете прожекторов мы увидели десятки автобусов, въезжавших в город. Солдаты вламывались в дома, выводили наружу женщин и детей.

Наиболее ценные вещи солдаты складывали в большие картонные ящики с именем владельца. (Так, через месяц нам привезли ящик с матрасами, одеялами и игрушками, взятыми мною из брошенного детского сада ВИЦО).

Мужчины оставались на крышах. Несколько людей буквально заточили себя в квартирах, завесив двери и окна железными полосами. Главы семей не захотели оставлять женщин с детьми. Но эти убежища были вскрыты, как спичечные коробки.

Наступил наш черед. Генерал Хаим Эрез зачитал приказ премьер–министра Менахема Бегина:

«Солдаты! В момент выдворения поселенцев помните, что это — истинные патриоты Израиля. Старайтесь применять минимум силы. Солдаты, не желающие принять участие в операций из моральных соображений, могут уйти в увольнение. Выполните же поставленную перед вами национальную задачу во имя безопасности нашего народа. Вперед!»

Начальник генерального штаба армии был первым солдатом, который оказался выполнять приказ Бегина. Часть военнослужащих и солдат, расквартированных в Ямите, переоделась в гражданское и перебежала на нашу сторону. Ответственность за успешное проведение операции взял на себя министр обороны, знаменитый полководец (без чести, как я сказал бы сейчас) Ариэль Шарон, который доказал, что все задачи ему по плечу.

Солдаты кинулись к штурмовым лестницам. Едва первые из них приблизились к цели, как нас окатили струей воды, которая на наших телах превратилась в огромные слои мыльной пены (смекалка Шарона). Я, как и другие, оказался окутан пеной, ничего не видел и старался сбить ее с головы и глаз. Этого замешательства было достаточно, чтобы солдаты ворвались на крыши домов и стали сгонять непокорных в одну общую кучу. С небольшой группой самых отчаянных парней я засел на крыше отдельно стоящего дома. Группы защитников Ямита отпихивали штурмовые лестницы, стараясь не ранить солдат. Кто–то бросил вниз горящую шину, вызвав панику среди нападавших и возмущение тех на крыш, кто не хотел насилия. Силы были неравные. Солдаты с прилегающих домов начали штурм. В них полетели пустые бутылки, пластиковые канистры — все, что попадало под руки. Разъяренные неудачами солдаты дали автоматные очереди поверх наших голов и с яростью кинулись вперед. К ним присоединились бойцы технических частей, которые подогнали подъемные краны с клетками (чем не времена осады Иерусалима римлянами?). Клетки, этот последний крик еврейской технической мысли, опустили на крышу, и нас стали загонять внутрь. Меня толкнули. Падая, я пытался спасти очки, но потерял кипу. С крыши раздались крики возмущения: «Не трогайте его! Достаточно он сидел в советской тюрьме!» Но молодые солдаты, не обращая внимания на протесты, скоро засунули в клетку и меня.

Кран опустил нас на землю и под конвоем солдат всю группу погнали на сборный пункт. От позора, унижения и горечи я рыдал, хватая воздух ртом. А глаза искали какую–нибудь кипу, или клочок материи, чтобы покрыть голову.

Нас вели по уже разрушенной части Ямита. Мы проходили мимо развалин домов, сваленных в кучу вещей, мусора — они громоздились повсюду, словно после бомбежки. Ревущий бульдозер крушил сефардскую синагогу, в которой я любил молиться. Мы купили на прошлой неделе занавес для арон кодеш...

Я видел солдат, сидящих группами и в одиночку, среди развалин и плачущих от ужаса и противоестественности происходящего.

Нас загнали в автобус. Колонна отъезжала от Ямита. Было страшно смотреть назад.

После долгой дороги автобусы прибыли в Ашдод, где нас оставили на улице. Солнечная ашдодская улица с цветами и стрекотом кузнечиков была чем–то неуместным и пугающим. Люди шли по улице, словно ничего не происходило. Они смеялись, ели на ходу, читали газеты. Кое–кто косился в нашу сторону: оборванные, грязные, с воспаленными глазами — мы выглядели в их глазах жалкими и смешными. Какой–то мужчина, проходя мимо, покрутил пальцем у виска: «Сумасшедший, кому ты нужен? На что ты рассчитывал?»

Я купил билет на Иерусалим и двинулся домой.

МАОФ //rjews.net/maof