22 июня, 1941 год. Этот роковой день ворвался в судьбу каждой семьи по-разному. Некоторым он принес коренные изменения к лучшему, для многих

стал днем невосполнимых потерь: имущества, дома и, наконец, близких. Однако первый момент для всех был примерно одинаков: смятение, неизвестность, непредсказуемость, и от скорости принятого решения часто зависела жизнь. Как быть? — этот вопрос стоял почти в каждом доме, в каждой семье.

Киев бомбили с первого дня войны и, находясь под угрозой оккупации, люди должны были принять решение немедленно. Конечно, жители, которые намеревались встречать фашистов хлебом-солью, могли не опасаться за свою жизнь, особенно те, кто намеревался поплнить ряды эсэсовцем. Но для подавляющего большинства это было неприемлемо, поэтому многие уходили добровольцами в Красную Армию или готовились в партизаны, предварительно отправив свои семьи в тыл.

У евреев положение было особенным. Хотя многие уже знали о еврейских погромах, прокатившихся по Германии, никто не хотел верить, что немцы будут зверствовать на чужих территориях. Некоторые, конечно, эвакуировались в первые же дни войны, но большинство решило не трогаться с мест, надеясь на «авось». В их числе оказалась и семья Зельденко. Соседи успокаивали их: «Да не волнуйтесь, ничего вам немцы не сделают — они цивилизованная нация. Будем друг другу помогать и как-нибудь переживем тяжелое время».

Однако буквально с первых дней оккупации стало ясно, какую роковую ошибку совершили Зельденко, оставшись в Киеве. Когда по радио зазвучали приказы: «Всем евреям явиться на площадь, захватив с собой ценности», Зельденко поняли — это смертный приговор! Оставалось прятаться. Они кое-как оборудовали свой подвал для жилья и переселились туда. Но вскоре кончился керосин для лампы и запас продуктов.

Однажды ночью Вера побежала к соседям и постучала к ним в окно. Увидев её, соседи были поражены, они не сомневались, что Зельденко давно куда-то сбежали. Они впустили ее. Проявив большое сочувствие, соседи накормили Веру и отправили обратно с канистрой керосина и запасом продуктов.

— Сидите тихо, — напутствовали они, — через неделю мы оставим у вашего крыльца еду и керосин, а вы ночью заберете. Только будьте осторожны! Немцы сгоняют всех евреев в Бабий Яр и там уничтожают, — добавили они, выпроваживая Веру.

Вернулась Вера подавленная, не зная, как объявить родным эту новость. Но набравшись мужества, она все-таки рассказала о том, что узнала от соседей. Понимая безвыходность положения, дядя Леня заявил:

— У нас нет выбора, рано или поздно нас обнаружат, поэтому мы с Геней должны разделить судьбу всех евреев, но Веру нужно спасать. Надо просить соседей, чтобы они взяли ее к себе. Она не похожа на еврейку, и соседи могут выдать ее за племянницу, приехавшую на лето.

— А если соседи не захотят рисковать? — резонно спросила тетя Геня.

— Глупо идти самим сдаваться, пока соседи согласны нам помогать, — вмешалась Вера. — Мы можем прятаться здесь, пока немцев не прогонят. Я уверена, что соседи не выдадут.

— Нет! — сказал дядя Леня. — Надеяться, что немцев прогонят — это наивно. Может быть, и прогонят, но до этого они столько натворят! В конце концов нас все равно обнаружат и тогда лучше не гадать о том, что будет. Я настаиваю, чтобы Вера пошла к соседям с просьбой приютить ее. Надеюсь, они помнят, что я сделал для их детей.

— Дядя Леня, ты забываешь: все, что ты для них делал, было без риска для жизни. Кроме того, меня многие знают по консерватории. Нет, я не хочу ставить соседей в положение, чтобы они мне отказали. Спасибо им, что сейчас они согласились нам помочь. Никуда мы отсюда не двинемся, будем тихо сидеть и ждать.

Уступая Вериной логике, оба согласились с племянницей.

•

Прошел месяц. Зельденко почти привыкли к положению узников. Тревожные дни и бессонные ночи разнообразились лишь далекими и близкими взрывами. Соседи раз в неделю оставляли еду и керосин у крыльца. Но неизвестность делала существование невыносимым. Немцы у них пока не появлялись, очищая сначала центральные районы от «еврейской нечисти».

Но однажды утром над головами узников послышался топот сапог и немецкая речь. Обитатели подвала достаточно хорошо знали немецкий язык, чтобы понять: в их доме поселяется немец. Теперь они в западне. И если даже немцы не найдут в спальне под ковром крышку люка, ведущую в подвал, то все равно обреченные люди умрут от голода и жажды. Выхода не было, придется сдаваться добровольно.

Неожиданно послышались звуки рояля. Что это? Нет, нет, не может быть! Среди разрухи и безысходности звучит «Лунная соната» Бетховена! Неужели радио? Но наверху нет радио.

Дядя Лёня приблизился к жене и шепотом на ухо сказал:

— Я уверен, это звучит наш рояль. Кажется, к нам вселяется музыкант.

А исполнение было таким, что люди, сидящие в подвале, забыли обо всем: и о том, что идет война, и о том, что они, ее заложники, обречены на смерть в этой яме.

Когда рояль умолк, сверху вновь послышались голоса.

— Мне подходит этот дом, — сказал по-немецки один из непрошеных гостей, и неожиданно на прекрасном русском добавил: — Спасибо тебе, Игнат, что посоветовал мне этот дом. Рояль действительно хороший, только нужно немного настроить. А кто раньше жил в этом доме?

— Жиды-музыканты, а с ними племянница. Я их знал, я у них крышу чинил, — по-украински ответил Игнат.

— А где же они теперь? — продолжал допытывать немец. — Неужели в Бабьем Яру?

— Не знаю, их давно никто не видел, наверное успели уехать.

— Ну что ж, — продолжал «новосел» уже по-немецки, обращая эти слова к своим сослуживцам. — Завтра утром перевезем вещи.

Когда за немцами захлопнулась входная дверь, в доме опять воцарилась мертвая тишина, — на этот раз зловещая. Обитателям подвала говорить не хотелось. Но, как утопающий хватается за соломинку, не желая расставаться с надеждой, так и эти трое, после нескольких мгновений замешательства, стали изобретать способы спасения, если не для всех, то хотя бы для Веры.

— Мы с Геней обречены, — сказал дядя Леня упавшим голосом, — но для Веры есть выход. Завтра, когда немец останется один, я выйду к нему и предложу ему скрипку в обмен на жизнь Верочки. А мы с Геней пойдем и сдадимся немцам.

На это Вера резонно заметила:

— Зачем ему идти на такой обмен, если он и так может взять себе скрипку, а нас всех просто убить?

— Сегодня вечером, когда стемнеет, мы с Леней попробуем уйти в лес. Я дорогу знаю. Там, может быть, наткнемся на партизан. Чтобы не рисковать всем, Вера останется здесь, и, когда немец придет, она выдаст себя за нашу бывшую домработницу. Вера может сойти за украинку, — предложила тетя Геня.

Вере не очень понравилась перспектива остаться с немцем в доме, если даже он поверит, что она не еврейка, поэтому она запротестовала против тетушкиного предложения.

— Все! — заключил дядя Леня. — сегодня ночью все уходим! Если удастся добраться до леса, то можно считать — мы спасены! Геня, возьми драгоценности и сложи их в маленький мешочек. Верочка, уложи скрипку в футляр и оберни его тряпками, я хочу закопать инструмент. Где наша лопата?

Дядя Леня стал копать ямку в земляном полу подвала, при этом причитая:

— Бедная скрипочка, прости, что тебе придется полежать без дела. Но мы когда-нибудь вернемся, и ты зазвучишь еще лучше.

Так прошло несколько часов. Но еще до наступления вечера в доме опять раздались голоса. Видимо, немец решил вселиться немедленно. Люди наверху начали передвигать мебель под команды, которые давал новый жилец.

Теперь, когда дверца капкана захлопнулась, обсуждать что-либо было излишним. Заключенные сидели на земляном полу и, глядя друг на друга, мысленно прощались. Вдруг, осененный какой-то новой идеей, дядя Леня, приблизившись к жене, тихонько прошептал:

— Когда немец ляжет спать, я вылезу из подвала и зарежу его, а вы обе сразу вылезайте и бегите в сторону леса.

Тетя Геня понимающе кивнула головой. Единственно, что в планах дяди Лени выглядело нереальным, о чем было даже страшно помыслить, как это Леня, ее тихий, спокойный муж, может кого-то «зарезать».

Внезапно голоса наверху утихли, и новый жилец, повозившись немного на кухне, опять сел за рояль. Как видно, он соскучился по инструменту. Играл долго и вдохновенно. Невольным слушателям в подвале показалось странным, что немец в этот вечер отдавал предпочтение русским композиторам: Рахманинову и Чайковскому.

После этого «музыкального сюрприза» заложниками овладело сомнение. Ну как можно поднять руку и убить такого музыканта? Однако менять решение поздно, война беспощадна: если ты не убьешь, убьют тебя...

Шум наверху прекратился: немец уже спит. Теперь надо действовать! Вооружившись большим кухонным ножом, дядя Леня полез по лесенке наверх. Приоткрыв крышку люка, выходящего в спальню, и отодвинув край ковра над люком, дядя Леня наполовину высунулся из него. В ту же секунду послышался окрик:

— Стой! Стреляю! — Немец сидел на кровати, держа пистолет, направленный на дядю Леню.

Тот сразу бросил нож в погреб и вылез наружу.

— Не стреляйте, — умоляющим голосом сказал он. — Я вижу, вы прекрасный музыкант. У меня есть скрипка работы Амати, я вам ее отдам, только отпустите нас. Там внизу моя жена и племянница.

— Скажите им, пусть вылезают, — сказал немец по-русски, отведя пистолет в сторону.

— Вылезайте, — крикнул дядя Леня, — и захватите скрипку.

Вера со скрипкой вылезла из подвала вслед за тетей Геней. С опущенной головой, она подошла к немцу и протянула ему инструмент. Немец отодвинул ее руку со скрипкой и примирительным тоном спросил:

— Кто играет на этой скрипке?

— Я, — тушуясь под его пристальным взглядом, ответила Вера.

— Что бы вы хотели сыграть? — обратился он к ней.

Она подняла на него удивленные глаза и, сдерживая дрожь, с трудом произнесла:

— Наверное, я ничего сейчас не смогу сыграть.

— А вы не волнуйтесь, вы ведь не на экзамене. Я буду вам аккомпанировать.

Он надел форму и сел за рояль.

—Так что же мы играем? — переходя на дружеский тон, спросил немец.

— Крейцерову сонату Бетховена, — с трудом проговорила Вера.

Она никогда еще так не играла! Это был Бетховен-Вера Блюм! Даже дядя Лёня, незаурядный музыкант, слышавший в своей жизни игру многих выдающихся скрипачей, не встречал такого исполнения.

«Боже, такой самородок, такое сокровище, возможно, последний раз в жизни играет какому-то немцу, чтобы усладить его», — с болью в сердце думал он.

А немец аккомпанировал Вере, время от времени поднимая брови от удивления и бросая на нее восхищенные взгляды.

Закончив играть, Вера, обессиленная, опустилась на пол. Ее длинные светлые волосы упали ей на лицо, она тихо заплакала.

Немец подошел к ней и, взяв ее за руку, помог встать.

— Я никогда еще не слышал такой восхитительной игры. Вас ждет большое будущее, и если я смогу этому способствовать, то буду считать, что мне очень повезло. Меня зовут Вальтер, а как ваше имя?

— Вера, — робко, как ребенок, ответила она.

— Ах, простите, — засуетился Вальтер, — я забыл спросить имена ваших родителей.

— Это моя тетя Евгения Яковлевна, и мой дядя Леонид Семенович.

— Очень приятно — сказал Вальтер, и протянул каждому руку для пожатия. — А скрипку, Вера, держите для себя, вам предстоит объехать с ней весь мир.

— Вы, наверное, шутите, — еще до конца не понимая, что происходит, ответила она. — Мы ведь евреи!

— Нет, я не шучу! Я приложу все усилия, чтобы помочь вам спастись. Как я это сделаю? Не знаю, я должен подумать. Главное, чтобы никто не догадался, что вы здесь прячетесь.

— Наши соседи об этом знают, — вмешалась тетя Геня, — но пока они нас не выдали.

— С этого дня ваши соседи будут знать, что я вас обнаружил и ночью вас увезли в гестапо. Я постараюсь инсценировать арест.

— Простите, — робко вмешался дядя Леня, обращаясь к Вальтеру, — у нас есть сведения, что все немцы — безжалостные убийцы, как же понять, что вы оказались не таким?

— Возможно, я поступаю неосторожно, — ответил Вальтер, — но поскольку мы уже до некоторой степени в заговоре, то, дабы рассеять ваши сомнения, я вынужден вам признаться, что я не стопроцентный ариец, и поэтому не могу спокойно взирать на то, что творит немецкая армия с порабощенными народами. Моя мать родилась в России. Ее родители русские, из дворян. Предчувствуя наступление революции, они бежали во Францию. Моей маме в то время было двадцать лет. Она была образованной девушкой. Владея в совершенстве несколькими языками, она решила продолжить свое образование в Германии, потому что в Берлине в то время жил один замечательный русский педагог, у которого мама брала уроки музыки еще в России. Будучи необыкновенно красивой, она вскоре вошла в великосветские аристократические круги, где и встретила моего отца, чистокровного арийца, из семьи потомственных военных. Через короткое время она вышла за него замуж и переехала в его замок, где я и родился, в семнадцатом году. Я был единственным ребенком в семье и рос в окружении фрейлин и нянек. Но моя мама сумела оградить меня от типичной немецкой муштры и привить любовь к музыке и к русской культуре. Приход Гитлера к власти и разгул фашизма в Германии в корне поменял ее отношение к немцам. В нашей семье начались конфликты. Моя умная добрая мама не выдержала и вскоре заболела тяжелым психическим заболеванием. Несколько лет она провела в клинике, а потом умерла. Мама была для меня всем: моей первой учительницей музыки, моей наставницей, и, главное, — постоянным примером доброты и добродетели. Когда началась война, я решил пойти в армию на должность переводчика с единственной целью — помогать порабощенным.

Семья Зельденко слушала с замиранием сердца, еще не в состоянии осознать, что в лице Вальтера к ним пришел их спаситель. А он, тем временем, продолжал:

— Конечно, господа, я доверил вам великую тайну, но думаю, что вы меня не выдадите: это ведь не в ваших интересах, — уже шутливо добавил он. — Мне противна война. Мне хотелось бы заниматься только музыкой, но сознание того, что благодаря моими усилиям будет спасена чья-то жизнь, заставляет меня быть в самой гуще бесчеловечных событий. Благодаря влиянию моего отца, я, до некоторой степени, нахожусь в привилегированном положении, поэтому, работая переводчиком, иногда мне удается что-то сделать в пользу пленных.

Вальтер замолчал ненадолго, видимо, ожидая каких-то вопросов, но Зельденко, если и хотели о чем-то спросить, предпочли промолчать.

— Конечно, это большой риск для меня, но он стоит того, — заключил Вальтер. — Хотите похозяйничать на кухне? Тогда вместе и поужинаем, — неожиданно обратился он к тете Гене. — Вы найдете там разные продукты, а мы пока помузицируем.

Он опять сел за рояль.

— Что бы вам хотелось услышать из фортепьянных концертов? — обратился он к Вере.

— Я очень люблю Шопена, — все еще не веря в такое чудо, но слегка осмелев, ответила она.

Вальтер играл как бог! Время от времени, изучая реакцию Веры на его исполнение, стараясь уловить отражение всех нюансов на ее лице, он чувствовал, что музыка все больше и больше поглощает её. Желая произвести впечатление на молодую девушку, он старался рассказать о себе языком музыки, зная, что сомнения этих людей по поводу его личности могут быть рассеяны только таким образом.

— Ужин готов, — уже почти освоившись, крикнула тетя Геня из кухни.

За ужином Вальтер вел себя непринужденно, ничем не подчеркивая своего превосходства хозяина положения. Неожиданно, он сказал:

— Принесите ваши паспорта, я посмотрю, возможно ли что-нибудь с ними сделать для вашего спасения.

Изучив документы, он произнес:

— Леонид Семенович Зельденко и Евгения Яковлевна оказались в более выгодной ситуации, чем Вера. Их фамилии и имена можно принять за украинские, лишь подделав национальность, а у Веры Абрамовны Блюм положение сложнее. Ей будут нужны чужие документы. Они должны быть от погибшей девушки Вериного возраста, и внешнее сходство тоже необходимо. Поэтому Верочке придется ждать документов дольше и, к сожалению, находиться в подвале. Я забираю паспорта Зельденко с собой, а Верин паспорт нужно уничтожить, потому что в любом случае, кроме вреда, от него ничего быть не может. С Вериной неиудейской внешностью лучше быть без документов вообще, чем с еврейским паспортом.

После ужина, спустившись в подвал, потрясенные чудом, Зельденко обнимали друг друга, еще не веря, что такое могло произойти.

Утром Вальтер ушел рано и вернулся, когда уже стемнело.

— Выходите! — крикнул он, приподняв крышку люка.— Поздравляю вас! Вы теперь украинцы, — и он протянул паспорта ошеломленным дяде Лене и тете Гене. — Но это только первый этап. Еще предстоит сделать пропуска и купить билеты до Вены. Это может занять несколько дней.

Они ждали, когда же он скажет, как обстоят дела с документами Веры, но он о них не упоминал. Тогда тетя Геня слегка смущенно спросила:

— А как же наша Верочка? Не можем же мы уехать без нее. Она нам как дочь.

— Я понимаю вашу тревогу, и поверьте, если бы это было в моих силах, то я бы сделал все возможное. Но я уже вам объяснил, что для нее нужен чей-то паспорт. Придется ждать, пока в гестапо не замучают какую-нибудь девушку славянского происхождения. Я имею доступ ко всем документам, но, как правило, бумаги уничтожаются вместе с жертвой. Я, конечно, буду следить, чтобы такой случай не прошел мимо моего внимания, тем более, что я, как переводчик, почти всегда присутствую при допросах.

Сидя на своих соломенных матрасах в подвале, Зельденко не знали, радоваться ли им чудесному случаю или огорчаться в связи с разлукой с любимой племянницей.

— Ну как мы можем уехать, если Верочка останется здесь. Конечно, Вальтер приятный человек, но откуда мы знаем, как он поступит с Верочкой? — сокрушалась тетя Геня.

— Да, мне страшно оставаться одной, но что будет, если мы все погибнем? Ведь не сможет же Вальтер прятать нас всех бесконечно. Это ведь для него тоже огромный риск. Нет, без сомнения, вы должны уехать, — говорила Вера, сама сжимаясь от страха при мысли, что должна будет сидеть одна в этом подвале, возможно очень долго, не зная, как поведет себя Вальтер, оставшись с ней наедине.

Прошли две бесконечные тягостные недели. Сидя в своем укрытии, они надеялись, что день разлуки наступит не скоро, что произойдет какое-то чудо, и они смогут навсегда покинуть сырой подвал и жить по-человечески, не боясь чужеземцев, ворвавшихся в их обитель, каждый уголок которой наполнен их радостями и их страданиями. Но день, о котором они не хотели думать, наступил. Однажды вечером Вальтер вернулся домой раньше обычного и позвал всех наверх. В руках он держал конверт.

— Евгения Яковлевна и Леонид Семенович! Я достал для вас пропуска на Вену. А это ваши билеты! — торжественным тоном сообщил он свою новость и положил на стол перед ошеломленными узниками их документы. — Ваш поезд отправляется завтра в семь часов утра. Будьте осторожны, чтобы вас в поезде никто не узнал. Держитесь в тени, ни с кем не заговаривайте. Запомните адрес, по которому вы сразу пойдете, как только прибудете в Вену. Человек, живущий там, уже предупрежден мною. Он возьмет вас обоих помогать ему по хозяйству в его доме. Но даже ему, хоть он и мой близкий знакомый, вы не можете открыться в том, что вы евреи. Причину вашего отъезда объясните ему тем, что давно мечтали уехать из России. Я даю вам некоторую сумму денег. Затем он будет платить вам за работу. Связь будем держать через него. Как только вы приедете, он сразу сообщит мне. Сегодня ночью я отвезу вас на вокзал. Постарайтесь смешаться с толпой, чтобы не бросаться в глаза, и, хотя к документам придраться невозможно, может случиться, что вас кто-то узнает из местных. Вещей берите минимум, только захватите драгоценности, если, конечно, они у вас есть. На первых порах это может вам пригодиться. Спрячьте их в нательном белье.

Прощальную сцену в подвале лучше не описывать. В последнюю минуту тетя Геня заявила, что она никуда не едет! Что сестра ей никогда не простит, если с Верочкой что-то случится. Что лучше всем погибнуть вместе, чем расстаться. «Этот немец что-то задумал. Мы ему мешаем, он хочет от нас избавиться, чтобы что-то сделать с Верочкой».

— Тетя Геничка, успокойся, если бы он хотел от вас избавиться, то он просто мог бы вас убить. Зачем ему самому нужно было рисковать, чтобы отделаться от вас? Может быть, и среди немцев есть хорошие люди. А может быть, он работает на советскую разведку и вообще, он наш человек?

Голос Вальтера отрезвил их:

— Вы готовы? Нам пора.

В четыре часа ночи Вальтер вышел из дому первый, а за ним Зельденко. Они сели на заднее сидение, а он — за руль. Через час они уже были на вокзале.

Остаток ночи Вера провела в слезах, пока не услышала шаги Вальтера. Вылезти из подвала она не решалась, но он приоткрыл крышку люка и позвал ее сам. Дрожа от страха, она поднялась наверх и стояла перед Вальтером, отдавая себя на волю человека, не ведая, что от него можно ожидать.

— Верочка, — вдруг с нежностью в голосе сказал он. — Я уверен, что с вашими родными будет все в порядке!

— Простите, — немного осмелев, спросила Вера. — Вы думаете, мне долго придется ждать моих документов?

— Вы хотели сказать: чужих документов? — с легкой иронией поправил ее Вальтер. — Я не могу ответить на ваш вопрос, — это ведь от меня не зависит. Но я понимаю, какие чувства вас мучают. Вы боитесь меня, не так ли? Но ради Бога, прошу вас, не бойтесь! Я не трону вас пальцем. Я буду считать свой долг выполненным, если смогу спасти вас. Я потрясен вашим талантом и не хотел бы терять вас из вида, а после окончания войны мечтаю играть с вами в концертах. К сожалению, сейчас я должен продолжать скрывать вас, поэтому, пока я не достану нужные документы, вам придется отсиживаться в подвале.

— Спасибо за добрые слова. Я не знаю, как вас благодарить, — сказала Вера и схватила его руку, чтобы поцеловать.

Он отдернул руку и, смущаясь ее порыва, сказал:

— Это я должен целовать ваши руки и просить у вас прощения за то, что наши люди делают с вашим народом. Кто знает и кто считал, сколько гениев живьем зарыто в еврейских братских могилах. Однако напрасно кто-то думает, что со временем все забудется, что война спишет все преступления, что победителей не судят. Суд будет, и никому его не избежать! Поверьте, я говорю это не для красного словца. Мне больно, что такие гении, как вы, Вера, вместо того, чтобы радовать мир своей игрой, должны прятаться в подвале и бояться за свою жизнь.

— Спасибо вам, Вальтер, за все. Как жаль, что мои родители, брат и сестра живут в Одессе. Если бы они были здесь! Я все время думаю о них. Что с ними? Живы ли они?

— Что вам на это ответить? Если они не успели эвакуироваться, то их участи я не завидую.

Вера закрыла лицо руками и горько заплакала.

— Верочка, — с нежностью сказал Вальтер. — Вряд ли у меня найдутся для вас слова утешения. Мне самому очень тяжело. Ведь ваши потери — это наши с вами общие потери. Возможно, среди убиенных есть и мои русские двоюродные сестры и братья. И хоть я с ними не был знаком, но мне также больно терять их. Однако я надеюсь, что так долго продолжаться не будет, когда-то это кончится, и мой немецкий народ останется с грузом вины перед человечеством и перед Богом.

— А ваш отец жив? — робко спросила Вера.

— Да, жив, — как-то неопределенно ответил Вальтер и тут же перешел на другую тему. — Если вы действительно не устали, то расскажите мне о себе. Откуда ваши предки? Судя по фамилии, они пришли из Германии.

— Я не знаю. Я помню только бабушку — мамину мать. Остальных уже не было в живых. Мы жили очень бедно, поэтому у нас не хватало времени на воспоминания о старых временах. А, может быть, о них просто хотели забыть, потому что бедным евреям, кроме погромов и гонений, особенно не о чем вспоминать. А мои родители вечно были за работой: отец шил кепки, а мать их продавала. Спасибо Советской власти, что нам, еврейским детям, дали возможность учиться и жить в городах.

Вальтер подошел к Вере и, взяв ее за руку, притянул к себе. Она вырвалась и отскочила в дальний угол комнаты.

— Прошу вас, лучше убейте меня! Я боюсь!

— Не бойтесь Верочка, я вас не обижу. Я просто хотел вас обнять и согреть своим теплом. Но, если вы этого не хотите, я больше не прикоснусь к вам, — смутившись, сказал он. — Я хочу сохранить вас: ведь ваше будущее зависит от меня. Я постараюсь помочь вам уехать отсюда, но для этого нужно время. Нужны подлинные документы. Ведь если вас разоблачат с поддельными, то не только ваша голова слетит с плеч, но и моя. Это ненужный риск. Простите, что я, ворвавшись в ваш дом, нахожусь в привилегированном положении, а вам приходится прятаться в подвале. Но я обещаю, по возможности, искупить свою вину перед вами. Я постараюсь оборудовать подвал, чтобы жизнь в нем была сносной. Привезу вам ноты, чтобы, не теряя времени, вы могли тренироваться. Все вечера и ночи я буду дома, так что, если вам станет тоскливо, вы меня позовите. — Сказав это, он улыбнулся, а Вера, успокоенная, протянула ему руку. Он поднес ее руку к губам и добавил: — Если мне удастся сохранить вас и вашу скрипку, то весь мир будет у меня в долгу.

•

Прошло несколько месяцев. Редко вылезая из подвала, не видя дневного света и чистого воздуха, Вера чувствовала, что заболевает. От копоти керосиновой лампы она стала плохо видеть, а от сырости ее одолевал кашель. Оставаясь одна в доме, она впадала в глубокую тоску, чувствуя себя одинокой и забытой всем миром. Еще почти ребенок, она страдала из-за отсутствия родных, и неизвестность их судеб пугала. Ее отчаяние усугублялось тем, что на запрос Вальтера в Вене, куда должны были явиться тетя Геня и дядя Лёня, пришел ответ, что они не показались ни в назначенный срок, ни позже. Это известие окончательно убило молодую девушку. Единственный человек, проявлявший заботу о ней, был Вальтер. Видя, как Вера тает у него на глазах, он очень нервничал. Ему никак не удавалось достать для нее документы, чтобы отправить ее с оккупированной территории. Она же все больше и больше привязывалась к нему и часто стала ловить себя на мысли, что в поисках тепла и защиты ей хочется подойти и всем телом прижаться к нему. И только скромность не позволяла ей решиться сделать первый шаг.

Copyright © 2000 Фаина Благодарова