Схватки начались ночью. Когда боль стала невыносимой, Надя разбудила Любу. Та спустилась со своих нар и побежала на кухню разогревать воду. От криков Нади постепенно проснулся весь барак. Роженицу окружили обитательницы барака, и каждая, чем могла, порывалась помочь.

К утру на свет появился мальчик, с длинными русыми волосами и голубыми, как небо глазами. Люба первая взяла в руки младенца и передала его одной из женщин, которая обмыла его, а затем, завернув в чистую тряпицу, положила рядом с матерью на нары.

Прижав к себе крохотное тельце, Надя вспомнила ту страшную ночь, когда ребенок зародился в ее чреве. Тоска подкатилась к горлу при мысли, что ее мальчику, которому суждено расти в этом общежитии, никогда не увидеть своего отца.

— Как имя-то ребеночка? — спросил кто-то.

— Вальтер, — не колеблясь ответила Надя.

— А почему немецкое имя дала?

— Отца так звали, это в память о нем.

— А почему в память, — не унимались соседки, — он что погиб?

— Да, погиб, — заключила Надя, желая прервать эту тему.

•

Прошло три с половиной года. Надю перевели на более тонкую работу: собирать какие-то проводочки и вкладывать их в детали для радиоприемников. Люба трудилась тяжело на конвейере и постепенно, как у всех остальных, ее когда-то очаровательное личико огрубело, изменилась и фигура. Седые волосы завершали картину «пожилой» женщины, изнуренной тяжелым трудом.

Вальтер рос мальчиком крутого нрава, упрямым и непоседливым. Никто из соседей по бараку не соглашался оставаться с ним, пока Надя была на работе. Поэтому девушкам приходилось работать в разные смены, чтобы Вальтер всегда мог быть под присмотром.

Однажды утром всех облетела новость: «Война окончена!» Город оккупировали американские войска, и в связи с этим весь лагерь расформировывают. Лагерфюрер вызвал всех по отдельности, вернул всем паспорта, и все бывшие рабы оказались в прихотливых руках судьбы.

Надя и Люба с ребенком отправились в ближайший город в поисках пристанища и работы. Девушки стучались во все двери, но никто не брал их на работу: в то время немцы голодали сами. Кто-то посоветовал обратиться к коменданту города. Их встретил военный американец и при помощи немецкого переводчика объяснил, что они должны перейти на положение «DP» (Displaced Person (перемещенное лицо — англ.). Лица, освобожденные из немецких лагерей и ожидающие решения свой судьбы. Многие ждали визы для эмиграции в различные страны Европы и Северной или Южной Америки. Лица со статусом «DP» имели разрешение на работу, но не имели права ни на какое социальное обеспечение. — Прим. авт.). Лагерь, куда он их направил, оказался еще менее «комфортабельным», чем их бывший барак. Все поселенцы лагеря, в основном русские и украинцы, дабы не быть отправленными обратно в Советский Союз, придумывали фальшивые биографии. Люди боялись разоблачений, усматривая в своем соседе доносчика, поэтому каждый выдумывал ложную версию своего месторождения и национальности. Надя и Люба тоже решили не рисковать, скрыв, что они с Украины, и, заполняя анкеты на эмиграцию в Америку, написали, что они русские, рожденные в Молдавии (кроме подданных Советского Союза, никого насильно не заставляли возвращаться на родину). Обе девушки подали прошение на эмиграцию в Америку. Но визу в Америку приходилось ждать очень долго, поэтому нужно было срочно устраиваться на работу. Однажды Надя с Любой, прогуливаясь по центральной улице города, увидели одноэтажный дом с вывеской: «ресторан-таверна». Они решили зайти. Ресторан оказался большой полутемной комнатой в баварском стиле. Простые квадратные деревянные столы без скатертей и в таком же духе скамейки составляли незамысловатый интерьер. Полки на стенах были густо уставлены пивными кружками. Абажуры над каждым столом привлекали внимание разноцветными стеклышками. Впервые в своей жизни девушки увидели ресторан такого типа и, засомневавшись, уже хотели повернуть обратно, но их окликнул человек, стоявший за баром. Это был плотный мужчина лет сорока, с лысеющей головой. Девушки спросили его, не могут ли они поговорить с хозяином. Мужчина ответил, что он и есть хозяин.

— Вам не нужны певцы или музыканты? — спросила Надя по-немецки.

Мужчина, изучающе посмотрев на девушек, одетых в какие-то отрепья, и на седую голову Любы, ответил вопросом на вопрос:

— Уж не себя ли вы рекомендуете?

— Да, да, именно себя. Я — скрипачка, а моя подруга Люба замечательная певица.

Разглядывая девушек с наглой откровенностью, хозяин сказал:

— Ну что ж, продемонстрируйте мне свое искусство, может быть я возьму вас, если вы умеете играть и петь популярные песни.

От неожиданности Надя растерялась. Во-первых, уже много лет она не держала скрипку в руках, а во-вторых у нее вообще не было скрипки. Немного смутившись, она ответила хозяину:

— Знаете, мы все потеряли во время войны. Моя скрипка осталась дома, поэтому, если бы вы могли мне достать любую скрипку, чтобы я потренировалась, то за это я буду играть у вас бесплатно, только за еду. А Люба может спеть прямо сейчас. Вас смущает ее седина? Но это легко поправить, можно просто покрасить волосы.

Хозяин продолжал изучающею смотреть на девушек и уже более мягко сказал:

— Ну что ж, пусть споет!

Люба подошла к пианино, которое стояло в углу, и села за инструмент.

Неожиданно ее голос штопором взвился к потолку, и было ощущение, что он пробил его. Комната наполнилась звуками потрясающего колоратурного сопрано. Это была неаполитанская песня из репертуара Карузо. Ошарашенный хозяин широко открыл рот и так стоял до тех пор, пока Люба не закончила петь. Не зная, как себя вести после того, что он услышал, хозяин вдруг заговорил, обращаясь к Наде, но уже совсем другим тоном.

— Если вы так же играете, как она поет, то я вам достану скрипку и вас обеих возьму на работу. Платить сразу не смогу, но дам вам еду и жилье у меня на втором этаже, над рестораном. А наши клиенты сейчас военные американцы, они платят щедрые чаевые, так что вы обе будете хорошо зарабатывать. Приходите завтра, у вас будет скрипка.

Такой удачи девушки не ожидали. Окрыленные, они бежали к себе домой. Всю дорогу Надя благодарила Любу, приписывая ей успех, сама волнуясь, что не сможет сыграть ни одной ноты после длительного перерыва.

— Ну что ты, Наденька, — возражала Люба. — Как только ты возьмешь скрипку, она сама запоет в твоих руках. Нельзя потерять то, что тебе дано Богом. Кстати, о Боге. Я считаю, что нам надо пойти в церковь и поблагодарить Бога за его милость.

— Что с тобой, Люба, как мы можем идти в церковь, ведь мы не русские, — возмутилась Надя. — Я никогда не пойду в церковь!

— Ну и зря, а я пойду! — настаивала Люба. — Как только наши соседи по бараку пойдут, я пойду с ними! Я верю, что Бог есть, и я хочу Его поблагодарить.

— Слушай, Любушка, я не спорю, конечно, Бог есть, только у нас, у евреев, другой Бог. Так мне всегда говорила моя бабушка. Моя бабушка ходила не в церковь, а в синагогу. Если хочешь, давай пойдем в синагогу.

— Ты совсем сошла с ума! — возмутилась Люба. — Во-первых, какая синагога может быть в Германии, а если бы она и была, то можем ли мы пойти туда? А что будет, если нас кто-то увидит? Нет, нет, Надюша, ты не права.

Судьба решила превратить нас в русских, ими мы и должны оставаться. Ты как хочешь, а я иду в церковь! И, кстати, возьму с собой Вальтера, может быть церковь его остепенит.

Надя очень удивилась настойчивости Любы, но возражать не стала: в конце концов каждый волен выбирать себе свой жизненный путь. А что касается Вальтера, то пусть она его берет в церковь. Может быть там его научат дисциплине. Это дорогое создание, ее сын, рос совершенно неуправляемым. Ему уже было почти четыре, но он не по годам был развит физически и умственно. Надю пугало в сыне явное проявление каких-то садистских наклонностей. Ему доставляло удовольствие издеваться над кошкой: бить ее, или уколоть чем-нибудь острым, а если мать делала ему замечание, то он подходил к ней и начинал колотить ее ногами. Единственная из всех —Люба, кое-как еще могла с ним справиться: она, как Лорелея, увлекала мальчишку пением. Удивительно, что наряду с его необузданностью в нем уживалась какая-то, не имеющая границ, любовь к музыке. Как только Люба начинала петь, Вальтер, как завороженный, устремлял свой взгляд в пространство и, одному Богу известно, где витало его воображение в этот момент. Но, как только пение прекращалось, ребенок, словно сорвавшись с цепи, начинал буянить, ломал все, что попадалось под руки, а если кто-то пытался успокоить его, то он начинал кусаться и отбиваться ногами. Но, несмотря ни на что, Надя обожала этого ребенка до умопомрачения, и все ее мысли постоянно были заняты им. Она пыталась анализировать, почему в ее мальчике такая агрессивность, но объяснения не находила. Его отец, которого она до сих пор любила, не был таким, сама же она и мухи не обидит. Откуда же у ее сына, с лицом херувима, большие металлические глаза, смотрящие на людей с полным сознанием того, что он шокирует всех своим диким поведением. Эти недетские глаза пугали каким-то жестоким упрямством. Когда малыш видел муки кошки, над которой он измывался, то на его лице можно было заметить довольную улыбку. Даже слезы матери, не смеющей шлепнуть сына, не останавливали его. Иногда Надя, глядя на него, просто пугалась: он был страшен своей непостижимостью и непредсказуемостью. Наказывать его физически было бесполезно. Он мог в любой момент спрятаться и сидеть в укрытии целый день, зная, что мать в это время сходит с ума. Теперь, когда обеим девушкам предстояло работать в ресторане в одно и то же время, Надя не представляла, как ей быть с ребенком.

На следующий день прямо с утра подруги отправились в ресторан, прихватив с собой Вальтера. Хозяин уже стоял за стойкой бара и мыл посуду. Увидев их, он широко улыбнулся и приветливо сказал:

— Заходите, заходите! А кто этот молодой человек? Как его имя?

— Это мой сын Вальтер, — ответила Надя.

— А почему у него немецкое имя? — продолжал допытывать хозяин.

— Его отец был немец.

— А где же его отец сейчас? — не унимался хозяин.

— Не знаю, — смущенно ответила Надя. — Я делала запрос о нем в специальную организацию, но мне ответили, что такой нигде не числится. Наверное он погиб.

— Ну что ж, — уже совсем по-дружески сказал хозяин и, протянув девушкам руку, сказал. — Мы еще не познакомились. Меня зовут Курт. Как вы уже знаете, я хозяин этого заведения, и хоть сам ни на каких инструментах не играю, но люблю музыку и когда-то неплохо пел. Я достал для вас скрипку. Если вы согласны работать у меня без зарплаты, лишь за жилье и еду, то можете вселяться прямо сейчас. Люба может начать у меня петь хоть сегодня вечером, под аккомпанемент аккордеониста. Мои клиенты сейчас, в основном, американцы, поэтому итальянские или русские песни им должны понравиться. Немецкие я не рекомендую. В данное время они не популярны. Если, благодаря вашим выступлениям, мои дела пойдут лучше, то начну вам платить.

Надя и Люба стояли потрясенные. Они стали наперебой благодарить Курта, но он сказал:

— Я думаю, нам всем повезло, поэтому не будем благодарить, а будем работать.

Однако один вопрос, который волновал Надю, она не решалась задать: как ей быть с Вальтером? За то короткое время, пока они разговаривали с хозяином, он успел перевернуть весь ресторан. Стащил скатерть со стола так, что вся посуда бывшая на столе, оказалась на полу разбитой, гонял по ресторану, как метеор, и никто не мог его поймать. Курт сначала деликатно, а потом строго прикрикнул на него, но и это не помогло. Тогда Надя изловчилась и поймала его. Он стал кричать и бить ее ногами. Положение становилось щекотливым, и, не зная, как оправдаться, она смущенно сказала:

— Я не знаю, в кого он такой? Наверное, вы мне откажете в работе, ведь за ним нужен глаз.

— Нет, не волнуйтесь. Здесь в городе есть частный детский сад. Мы его туда пристроим. Там дают детям строгое немецкое воспитание. Он будет там круглосуточно, и это даст вам возможность работать.

— А чем же я буду платить? Ведь у меня нет денег, —засомневалась Надя.

— Не беспокойтесь. Сейчас вдовам, у которых мужья-немцы погибли на войне, делают скидку, так что это будет стоить совсем гроши, я сам за это уплачу.

Вернувшись в лагерь и, прихватив свои жалкие пожитки, девушки переселились в свою новую обитель на втором этаже ресторана. Это была одна маленькая комнатка без кухни, с окном, выходящим на задний двор, где стояли баки с помоями. Но по сравнению с тем, где им за годы скитаний пришлось пожить, это был почти рай. В комнате была одна кровать, а в углу стояла сложенная раскладушка.

Курт, их новый хозяин, сразу приступил к делу. Он достал из шкафа скрипку и протянул ее Наде.

Руки девушки задрожали, когда она дотронулась до инструмента. Сколько лет она мечтала об этой минуте, не веря, что когда-нибудь она наступит. И вот теперь в ее руках скрипка. Ощущение было таким, как будто она много лет была лишена рук, и они вдруг снова выросли. Надя осторожно открыла футляр и, достав из него скрипку, ласково погладила ее рукой. Затем, поднеся ко рту смычок, слегка прикоснулась к нему губами. После этого ритуала она приняла, уже забытую для такого случая позу и с благоговением провела смычком по струнам, одновременно настраивая инструмент.

То что произошло потом, не только другие, но и сама исполнительница не ожидала. Откуда к ней это вдруг пришло? Она забыла, кто она и где находится. Да и произведение, которое она исполняла, никто не знал… И самое удивительное было то, что и Надя его не знала. Это была истерика непризнанного гения, это были грозовые разрывы, это был ливень свинцового дождя, это был вой диких зверей, это были крики утопающих на тонущем корабле, это была всемирная катастрофа, сконцентрированная в звуках музыки.

Хозяин стоял пораженный, как будто сам был жертвой катастрофы.

Когда она закончила играть и, обессиленная, опустилась на стул, Курт приблизился к ней и смущенно пробормотал:

— Надя, мне стыдно предлагать вам работу у себя. Но у меня другого ничего нет.

— Да что вы, что вы! Я вам очень благодарна за ваше предложение. Для нас с Любой это спасение, — ответила Надя, с трудом приходя в себя от своей собственной игры.

Пока это все происходило, все забыли о маленьком Вальтере. Когда же опомнились, то его нигде не оказалось. Обеспокоенные, они стали его искать и лишь после того, как обшарили все углы, нашли ребенка в туалете, дрожащим, прижавшимся к стене. Надя бросилась к нему, но он впал в истерику и стал биться в конвульсиях. Она стала его обнимать и прижимать к груди, но он отбивался и вдруг совсем по взрослому закричал:

— Зачем ты это играла? Это так страшно! Я боюсь! Ты хотела меня напугать! Я ненавижу тебя!

Он вырвался из рук Нади и бросился к Любе. Та подняла его и, прижав к груди, запела ему его любимую колыбельную: «Спи, моя радость, усни».

Это был первый, настоящий конфликт между сыном и матерью. Трудно сказать, за что он ей мстил: то ли за то, что она пыталась избавиться от него, когда он, еще находясь в ее чреве, заявил о своем существовании, или за то, в чем она сама не была виновата, зачав его в ту страшную ночь, когда кругом рвались бомбы, а они с его отцом, отгородившись друг другом от катастрофы, в отчаянии, что не успеют познать вершину блаженства слияния, как безумные, не думая о последствиях, предавались необузданной страсти.

В этот же вечер Люба начала петь в ресторане. Надя была наверху с буянившим Вальтером: ему хотелось быть там, где была мама-Люба. С трудом Надя уложила его спать и спустилась в ресторан.

Этот вечер она никогда не забудет!

Люба, помолодевшая после того, как покрасила волосы в русый цвет, расхаживая рядом с аккордеонистом по залу, пела цыганские песни, пританцовывая в такт музыки. Аккордеонист оказался русским, и был очень хорошим музыкантом-самоучкой. Надя была поражена, откуда в репертуаре Любы оказалось такое разнообразие салонных романсов: ведь ее с детства учили классической музыке. Люба же переходила от цыганщины к неаполитанским песням, причем пела их на итальянском языке в разных регистрах, в зависимости от содержания. Зал бушевал. Подвыпив, американские военные, которые еще не успели обзавестись немецкими подружками, хватали Любу за подол. А, некоторые, возбужденные ее пением, входя в ажиотаж, пускались в пляс.

Курт не ожидал такого. Он подбежал к Наде, пока еще скромно сидящей в уголке, и, захлебываясь от восторга, сказал:

— Теперь мой ресторан будет самым популярным в городе. А честно говоря, когда вы впервые ко мне пришли, я очень сомневался, что вы обе что-либо умеете. Завтра утром отведем Вальтера в детский сад, и вы тоже сможете начать работать.

На следующий же вечер ресторан не вмещал всех желающих. Люди ломились в дверь.

Надя, позанимавшись с утра на скрипке, решила вечером выйти в зал. Первую вещь, которую она сыграла в перерыве между пением Любы, был чардаш Монти. Аккордеонист тут же начал ей аккомпанировать: он знал эту вещь. Трудно передать словами, что творилось вокруг Нади, но реакция публики оказалась противоположной той, что была от цыганских песен. В ресторане была мертвая тишина: лишь музыка владела залом. Когда скрипка умолкла, началось что-то невообразимое. Люди кричали, свистели, хлопали, отбивая себе ладони. А хозяин, подойдя к Наде, сказал:

— Конечно, я понимаю, что вы у меня долго не задержитесь, вас обеих у меня скоро украдут.

— Не беспокойтесь, Курт, нам предстоит у вас долго работать, ведь чтобы перейти на другой уровень, нужно много и упорно практиковаться, а для этого нужна свобода и деньги, которых у нас нет.

— Вы ошибаетесь, Надя, с вашими талантами вас скоро заметят и предложат вам все, потому что любой понимает, что на вас можно сделать большие деньги.

— Не будем волноваться заранее, Курт, мы с Любой вам очень благодарны за вашу помощь, особенно в тот момент, когда мы в ней так нуждались.

Популярность ресторана росла с невероятной быстротой. Тогда Курт решил давать шоу и в обеденное время.

Люба сшила себе цыганский наряд и, все больше входя в роль характерной певицы, однажды заявила Наде:

— Я решила расстаться с мыслью быть оперной певицей. Мне уже не наверстать упущенного. Я хочу остаться исполнительницей цыганских романсов. И тебе, Надюша, советую, забыть о карьере классической скрипачки. Мы подкопим денег и уедем в Берлин или в другой большой город и предложим там свои услуги. Ты сможешь не только солировать, но и аккомпанировать мне.

При всей своей любви к Любе и зависимости от нее в связи с сыном, Надю задели слова подруги. Разве для этого ей дан талант, чтобы стать аккомпаниатором «цыганской певицы» Любы Романенко? Но чтобы не обидеть Любу, она примирительным тоном сказала:

— Любушка, не будем забегать вперед. Время покажет. Мы ведь подали прошение на эмиграцию в Америку. Давай поработаем здесь, подкопим денег, а потом, глядишь, и визы получим.

•

Примерно через три месяца, однажды вечером, в будний день, в ресторан зашел пожилой высокий мужчина, лет пятидесяти пяти — капитан американской армии. Форма смотрелась на нем несколько странно: в нем совсем не чувствовалось военной выправки, какая бывает у профессиональных военных. Но зато в нем сквозила какая-то, не присущая американцам, аристократическая манера держаться. Войдя в зал в сопровождении нескольких других офицеров, он подозвал хозяина и попросил столик поближе к роялю. Удобно расположившись, они заказали пиво и приготовились слушать музыкантов, очевидно уже зная о том, кто здесь выступает. Первой пела Люба. Она исполнила итальянскую, а затем русскую песню под аккомпанемент аккордеониста. Публика приняла ее восторженно, в том числе и компания американских офицеров. Особенно усердствовал капитан. Когда аплодисменты закончились, он на чисто русском языке обратился к Любе.

— Спойте пожалуйста что-нибудь задушевное о нашей родине.

Люба с удивлением посмотрела на капитана и ответила:

— Я могу спеть. Вот только сыграет ли аккордеонист?

— А вы попросите вашу подругу, она вам саккомпанирует, — сказал он и показал просительным жестом в сторону Нади, как видно, уже будучи наслышан о ее игре.

Люба подозвала Надю и, пошептавшись с ней о чем-то, запела. Это была старая русская народная песня «Замело тебя снегом, Россия».

Все сидящие в зале люди буквально замерли. Эти две гениальные девушки передавали всю тоску и боль своей далекой родины. Это была единственная знакомая им родина. Они помнили ее доброй к ним, давшей возможность развивать свой талант. И только в немецком лагере узнавали они от беженцев о безобразиях, творившихся на их родине. Однако искусство всегда будоражит душу, особенно русская песня, поэтому Люба в своем пении рыдала голосом, а Надя скрипкой. Никто не остался равнодушным и в зале. Даже те, кто не понимал слов, утирали глаза.

В перерыве капитан подошел к Наде и представился:

— Мое имя Юрий Алексеевич Демидов. Мои сослуживцы, которые уже побывали в этом ресторане, посоветовали мне послушать вас. Я им благодарен за этот совет. Но то, что я услышал, превзошло все мои ожидания. Расскажите мне о вас, возможно, я смогу вам чем-то помочь. Я ведь понимаю, что вам приходится играть в этом кабаке не от хорошей жизни.

— Ну как тут при таком шуме в двух словах расскажешь, — смущенно ответила Надя.

— Я согласен с вами, это невозможно, поэтому я хочу предложить вам встретиться где-нибудь в тихом и уединенном месте.

— Но я ведь работаю и днем и вечером, — ответила Надя, смущаясь его настойчивости.

— Хотите встретимся с утра в каком-нибудь парке. Я могу за вами заехать, — продолжал настаивать Юрий Алексеевич.

— Могу я поехать с моей подругой?

— Конечно, — делая вид, что обрадовался, ответил капитан. — Но я предпочел бы говорить только с вами, потому что именно для вас у меня есть конкретное предложение. Ваша подруга замечательная певица, но она не готова для серьезной работы, которую я хочу предложить вам.

— Да, но я тоже не готова. За годы войны и лагерей я утратила и технику исполнения и знания. То, что я здесь сейчас делаю, это не игра, — это игрушки. Чтобы наверстать упущенное, я должна заниматься день и ночь, и только настоящей музыкой. Сегодня это невозможно, потому что у меня ребенок, и я должна думать, как прокормить его.

В этот момент Надю опять позвали на сцену. Извинившись, она отошла от капитана и, взяв скрипку, начала играть. Это было попурри на тему русских народных песен. Юрий Алексеевич наблюдал за Надей, стоя отдельно от своей компании, и по выражению его лица можно было понять, что он глубокий знаток настоящего искусства. Он единственный в этом зале понимал, что перед пьяной публикой изощряется самородок, чтобы заработать кусок хлеба, в самом прямом смысле этого слова. Нет, нет, мир не простит ему, если он, профессиональный импресарио, не спасет эту молодую красивую девушку от деградации. Он должен убедить ее уехать с ним в Америку. Так размышлял он, решив, что не пожалеет ни времени, ни денег, чтобы создать Наде условия для настоящей работы.

Дождавшись конца ее выступления, он опять позвал ее и продолжил разговор.

— Надюша, соглашайтесь. Поверьте, я, как ценитель настоящих талантов, не имею права бросить вас здесь на произвол судьбы. Если вы не хотите со мной встретиться в другом месте, я могу с утра подъехать к вам сюда, и мы здесь поговорим.

— Хорошо, приезжайте завтра утром, — вдруг согласилась Надя.

Надя, проведя бессонную ночь в раздумьях и сомненьях, очень волновалась: ведь этот разговор может стать решающим в ее жизни. Но она знала только одно, если Любе нет места в предложении Юрия Алексеевича, то она не согласится ни на какие заманчивые перспективы. Ведь они — ближайшие подруги, они обе сироты, дали когда-то друг другу слово, что никогда не расстанутся, и что никакие разногласия по житейским вопросам не разлучат их. И, наконец, Вальтер. Он признает только Любу, а некоторые вообще считают, что Люба — его мать. В детском саду, где он теперь находится, устраивая истерики и изводя всех воспитателей, он требовал маму-Любу, обещая, что если она к нему придет, то он будет «хороший мальчик».

В десять часов утра следующего дня Юрий Алексеевич постучался в дверь ресторана. Хозяин, чувствуя о чем хочет говорить с Надей американец, был недоволен, но понимая, что такое все равно рано или поздно произойдет, вслух не выразил протеста и впустил непрошеного гостя.

— Вы замечательно выглядите сегодня, — сказал Юрий Алексеевич, слегка согнувшись перед Надей в старомодном поклоне. — Я должен сделать вам комплимент— вы не только замечательный музыкант, но и очень красивая женщина. Вы напоминаете мне русскую красавицу с картин знаменитых российских художников. Удивительно, что в России до сих пор еще сохранился тот неповторимый тип русской женщины, который за границей как-то исчезает, растворяясь и смешиваясь с теми, кто задает тон и моду. Особенно это чувствуется в Америке. Однако я не хочу вас долго задерживать, поэтому расскажу вам немного о себе и кое-что хочу расспросить о вас. Как вы уже наверное поняли, я — русский американец. Родился я в России в самом конце прошлого века, — он на минуту прервал рассказ, изучающе взглянув на Надю, пытаясь прочесть на ее лице впечатление от его фразы, а затем продолжал, — мои родители, оба из дворян: мать урожденная Самарина, а отец из рода Никиты Демидова, который еще при Петре I был поставлен управлять Уральскими приисками, где добывалось железо, серебро и медь. Отличившись в своем усердии и преуспев в работе, мой предок заслужил дворянский титул, и впоследствии его потомки были самыми богатыми людьми России. Мои родители еще до революции, предчувствуя грядущие потрясения на своей Родине, уехали во Францию со мной и моей старшей сестрой, которая, к несчастью, уже умерла. К сожалению, мой отец, белый офицер, был непрактичным и не позаботился вывезти хотя бы часть своего состояния, думая, что разлука с родиной ненадолго. Оказавшись во Франции не у дел, он очень затосковал и, пытаясь найти любую работу, но не имея опыта, так и не смог приспособиться и вскоре умер. Моя мать будучи очень красивой женщиной и, кроме того, великолепной певицей, устроилась работать в русский ресторан, где и познакомилась с моим будущим отчимом. Это был очень состоятельный русский человек, торговавший лесом еще до революции. Он сколотил себе довольно большое состояние и предусмотрительно поместил его в Швейцарский банк. Он жил в Америке уже много лет и был вдовцом. Моя мать очаровала его своим пением и внешностью, и он тут же предложил ей выйти за него замуж и переехать в Америку. Трудно сказать, влюбилась ли она в него, или просто согласилась из-за нужды, но вскоре мы переехали в Америку. Сначала нам нелегко было принять неевропейский образ жизни и английский язык, но потом привыкли и даже полюбили Америку с ее необычным ритмом жизни и непосредственным доброжелательным народом. Я был тогда молод, поэтому быстро освоил язык и, владея тремя языками почти в совершенстве, устроился работать переводчиком в агентство, которое занималось гастролями американских и иностранных артистов. Постепенно меня так увлекла эта работа, что я стал пробовать себя, как импресарио. Когда мой хозяин постарел, я перекупил у него агентство. Потом женился на русской женщине, и вскоре у нас родился сын. Моя жена оказалась очень религиозной женщиной, и почти все свое время посвящала церкви, требуя и моего активного участия в церковной жизни. Но моя профессия с постоянными разъездами не давала мне такой возможности, поэтому у нас начались конфликты. Поняв, наконец, что я не оставлю свою любимую работу ради церкви, жена покинула меня, забрав с собой сына и сократив до минимума наши контакты. Под ее влиянием наш сын пошел учиться в духовную семинарию и, окончив ее, служит в церкви иподьяконом, мечтая стать священником. Когда началась война, я пошел служить в армию в качестве переводчика, поэтому моя фирма сейчас находится в состоянии спячки. Но скоро я возвращаюсь в Америку и намерен опять заняться своим делом. А теперь расскажите о себе, — обратился Юрий Алексеевич к Наде. — Откуда вы родом, кто ваши родители? Судя по вашей игре, вы вышли из семьи музыкантов. Какие ваши планы на будущее? Меня все интересует, потому что у меня для вас есть предложение.

Застигнутая врасплох, Надя растерялась. Что ему сказать? Ведь не может же она рассказать ему всю правду. Кто он на самом деле, этот, на вид очень обаятельный пожилой мужчина? Нет, нет, она должна быть осторожна. Она не может довериться первому встречному. Надо придерживаться той легенды, которую они с Любой придумали.

— Я, к сожалению, не могу похвастаться такой знатной родословной, как ваша, — стараясь не выдавать своих сомнений, ответила Надя. — Я родилась в Одессе в простой семье. После окончания музыкальной школы, я воспитывалась у моего дяди, талантливого педагога-скрипача в Киеве, и до войны успела закончить один курс Киевской консерватории. Когда немцы оккупировали Киев, у нас в доме поселился немец. Мы полюбили друг друга, но пожениться не успели, потому что меня однажды во время облавы схватили прямо на улице и угнали в Германию на работу. Уже в лагере я обнаружила, что у меня будет ребенок. Там и родился мой сын. Где мои родные теперь, я не знаю. Со мной только моя близкая подруга детства Люба Романенко, с которой мы случайно встретились в лагере. Она замечательная певица, и еще в музыкальной школе, где мы вместе учились, ей прочили будущее примадонны в оперном театре. Кроме того, она замечательный человек, и я не представляю, как бы выжила без нее. Я не знаю, что вы хотите мне предложить, но любое предложение может быть только в сочетании с Любой.

— А где отец вашего ребенка сейчас?

— Я пыталась его найти через немецкие организации, но безуспешно. Скорее всего он погиб.

— Да, жаль, конечно, но ничего не поделаешь, — война есть война! А что касается Любы, то вы не волнуйтесь: мы не оставим ее одну, — подбодрил Юрий Алексеевич. — Просто в данную минуту у меня для нее нет конкретного предложения, но я намерен ей тоже помочь перебраться в Америку и устроить ее где-нибудь работать, чтобы потом, выучив английский язык, она могла в будущем посвятить себя той деятельности, которая ей будет по душе.

— Простите, Юрий Алексеевич, если для Любы у вас есть такое заманчивое, с моей точки зрения, предложение, то что же вы предлагаете мне? Что может быть на первых порах лучше этого?

— Вам я предлагаю выйти за меня замуж. Таким образом вам не нужно будет ждать разрешения на въезд в Америку, потому что мы поженимся здесь и после небольших формальностей вскоре вместе уедем в Америку. Там вы сразу начнете занятия с одним из лучших скрипачей Америки. А затем я стану вашим импресарио и организую вам поездки с концертами по всему миру.

«Что это, — сказка о Золушке или это мне снится?

Но я ведь не знаю этого человека. Как довериться ему? А с другой стороны, чем я рискую?»

— Я не прошу ответить мне сразу, — продолжал Юрий Алексеевич. — Подумайте, поговорите со своей подругой.

— Хорошо, я поговорю и посоветуюсь с Любой. А вам я очень благодарна за ваше предложение, и, поверьте, мне очень льстит, что вас покорила моя игра до такой степени, что вы готовы на мне жениться, совсем не зная меня. Так бывает только в романах, поэтому, откровенно говоря, меня это немного смущает.

— Надюша, возможно вы меня недопоняли, но дело не только в игре. Если вы не забыли, о чем я говорил в начале нашего разговора, то вы должны были заметить, что я сказал: «вы очень красивая женщина». Поверьте, что, несмотря на мой возраст, я еще не разучился замечать женскую красоту.

— Спасибо, Юрий Алексеевич, за ваши добрые слова. Я думаю, что очень скоро дам вам ответ.

Поднявшись к себе, Надя застала подругу в нетерпеливом ожидании.

— Говори, говори скорее, что он сказал? — засуетилась Люба.

— Он сделал мне предложение. Я понравилась ему, — сказала Надя, не упомянув о деловой части разговора, чтобы не обидеть подругу.

— А как же я? Мы же поклялись, что никогда не расстанемся и что вместе будем работать.

— Так я ему и сказала, и он обещал, что, если я соглашусь, то мы уедем вместе с тобой.

— Ой, Наденька, я так рада за тебя! — сказала Люба, но в ее голосе можно было уловить нотки горечи.

•

Юрий Алексеевич появился ровно через неделю в один из будних вечеров, когда в ресторане было сравнительно немного народа. Сев в глубине зала, он весь вечер был поглощен Надиной игрой. Уже перед закрытием он подошел к ней и, не спрашивая ни о чем, просто сказал:

— Спасибо вам за то, что вы со мной сделали. Я уже не надеялся, что когда-нибудь смогу прочувствовать то, что вы сумели во мне пробудить.

— Юрий Алексеевич, я знаю, что вы ждете от меня ответа и понимаю, что долго ждать вы не можете. Конечно жаль, что ваше предложение и мой положительный ответ выглядит больше, как взаимовыгодная сделка, но вы внушаете мне доверие, поэтому я согласна.

Юрий Алексеевич схватил руку Нади и стал покрывать ее поцелуями, говоря при этом:

— Я обещаю вам, что вы не раскаетесь. Уверяю вас, что полюбил вас с первого взгляда, а ваш талант — это лишь дополнение к вашему совершенству. Я готов доказать вам это на деле, поэтому постараюсь сделать ваше будущее светлым и счастливым. Я знаю, вас пугает такая большая разница в возрасте, но уверяю вас, вы ее не почувствуете. Физически я очень здоров, кроме того, достаточно обеспечен, чтобы вы ни в чем не знали нужды.

•

Все формальности, связанные с визой на въезд в Америку для Нади и Вальтера, прошли без затруднений. Единственная задержка была связана с Любой. Но Юрий Алексеевич убедил ее, что по приезде в Америку он вышлет ей гарант на работу от своей фирмы, после чего ей сразу разрешат въезд в США.

Прощальный гудок парохода не в состоянии был заглушить вопли Вальтера, который рвался сброситься с борта вниз, где на причале стояла Люба и, тоже рыдая, что-то кричала. Юрий Алексеевич, заранее предупрежденный о характере мальчика, тем не менее не предполагал, что это за ребенок. Вначале он немного растерялся, а потом, быстро сообразив с кем имеет дело, схватил его и сжал в своих крепких руках. Почувствовав силу, Вальтер слегка обмяк, а потом, плача, обхватил руками шею своего нового отца и крепко прижался, к нему, повторяя: «Я хочу Любу, я хочу Любу». И в этот момент Юрий Алексеевич вдруг понял, что его надежды на безоблачное будущее с новой женой под большой угрозой. К тому же была еще одна сложность, связанная со старой матерью Юрия Алексеевича, которая после смерти мужа жила вместе с сыном. Она была парализована ниже пояса и находилась под круглосуточным присмотром сиделки. Анастасия Петровна Самарина, после неудачного брака ее сына с «простой смертной», категорически отвергала всех претенденток на руку и сердце ее дитяти.

Женитьба сына без её благословения, да еще с агрессивным «довеском» — все это не сулило мира в семье.

Вот именно эта мысль, после первого знакомства с Вальтером, встревожила Юрия Алексеевича. Возникали непредвиденные сложности. Однако чувства к Наде, захватившие его целиком, так опьяняли, что не хотелось думать о предстоящих проблемах.

Стараясь разобраться в характере Вальтера, Юрий Алексеевич искал тактику поведения с необузданным пасынком. Было ясно: никакая женщина, ни за какие деньги не согласится быть нянькой этого ребенка. С Надей же Вальтер не желал общаться. До того момента, как мальчика отдали в детский сад, она еще кое-как могла с ним справиться, но потом он не подпускал ее к себе. Две недели, проведенные на пароходе, останутся в памяти молодоженов, как ночной кошмар. Юрий Алексеевич не выпускал ребенка из рук. Кормил его, гулял с ним по палубе, стараясь увлечь интересными сказками о морских пиратах. Но самое удивительное было то, что, будучи сам очень агрессивным, мальчик не выносил громких звуков, пароходных гудков или фильмов про войну со взрывами и ревом бомбардировщиков.

Юрий Алексеевич утешал Надю, что по приезде в Америку он покажет мальчика психиатру. Но в любом случае медовый месяц стал для молодоженов месяцем сомнений и тревог.

Однако понимая, что Надю тоже ждет «сюрприз» — его мама, Юрий Алексеевич прикладывал все усилия, чтобы показать ей, что он готов принять самое активное участие в воспитании ребенка. За все двухнедельное путешествие у них не было никакой возможности для физической близости, потому что ночами ребенок не спал, а днем, даже намерения Юрия Алексеевича подойти к Наде, чтобы ее поцеловать, вызывали у ребенка истерику. Он не терпел никаких проявлений нежности к своей матери.

Copyright © 2000 Фаина Благодарова