Еще одна страница

Мой отец, летчик–истребитель, был ранен в воздушном бою в январе 1942 года, и я помню его только инвалидом — без руки и глаза. Это был спокойный, добрый и, несмотря ни на что, веселый и сильный человек. Мало что могло вывести его из равновесия, но когда при нем говорили, что евреи на войне не были, отсиживались в Ташкенте, он бил без предупреждения. Я знаю, сколько у него было орденов и медалей, но мне неизвестно, сколько немецких самолетов он сбил, летая на своем У–2. Его уцелевшие фронтовые друзья летали до предельного возраста, впоследствии уже на реактивных МИГах. И тогда, конечно, очень мало кто знал, какую выдающуюся роль в создании этой военной техники сыграли, в частности, крупнейшие советские ученые–евреи. Об этом мало известно и сейчас. Об одном из них я хочу рассказать.

Военный опыт моего отца, казалось бы, навсегда оттолкнул меня от армии, и в детстве, в отличие от моих сверстников, я никогда не хотел стать военным. Я им и не стал, но судьба моя, описав крутую дугу, столкнула меня сначала с авиационной— газовыми турбинами, — а потом и ракетной техникой, с которой была связана моя научная деятельность. Более того, моя кандидатская была выполнена для НИИ–1 — института, у истоков которого стоял Генрих Наумович Абрамович.

В 1929 году Г.Н.Абрамович поступил в МВТУ, после окончания которого работал в ЦАГИ (Центральном аэрогидродинамическом институте). В последние студенческие годы и первые годы работы в ЦАГИ гидро– и аэродинамика как наука захватила его целиком. В ЦАГИ со времени его основания Н.Е.Жуковским в 1918 году до начала войны, несмотря на трудности быта, репрессии 1935–38 годов (арестовали А.Н.Туполева и А.И.Некрасова, почти всех начальников научных отделов и КБ, нескольких крупных ученых) господствовала атмосфера увлеченности научной и технической деятельностью, взаимной доброжелательности, бурлила и кипела научная жизнь. Благодаря этому и, безусловно, своему таланту Г.Н. быстро вырос в крупного специалиста. В возрасте 28 лет в 1939 году он защитил докторскую диссертацию. До начала войны оставалось всего два с небольшим года…

Сегодня, наверное, нет такого человека в мире, который, занимаясь вопросами авиа- и ракетостроения, не знал бы книги Г.Н.Абрамовича «Прикладная газодинамика» и других его работ в области гидро- и аэродинамики, переведенных, кстати, и на английский. Но его участие в изучении трофейной немецкой авиационной ракетной техники и космической науки во время войны 1941-45 гг. было строго секретным, и об этом мало кто знал.

Ракета ФАУ-2 (А–4) на стартовом столе.
Её характеристики к моменту принятия на вооружение: общий вес около 13 т, из которых примерно 8,5 т приходилось на топливо, полная длина 14 м, диаметр корпуса 1,3 м, размах стабилизаторов 2,2 м. Основное горючее в ракетном двигателе — этиловый спирт, окислитель — жидкий кислород. Максимальная скорость полета 1500 м/сек (5700 км/час).

Зимой 1945 года группе ученых, возглавляемых Г.Н.Абрамовичем, «достался» для исследования трофейный жидкостный ракетный двигатель (ЖРД) от ракеты ФАУ–2. Это был хорошо сохранившийся аппарат, по мощности на порядок превосходивший отечественные. Ю.А.Победоносцев, коллега Г.Н., в научно-спортивном азарте тут же пролез сквозь сопло внутрь двигателя с фонариком. Осматривая форсунки и стенки огневой камеры, он вел репортаж обо всем увиденном для тех, кто стоял снаружи, не скрывая своего восторга.

А уже 18 апреля 1945 года группа ученых и инженеров под командованием Г.Н.Абрамовича вылетела в составе большой комиссии для тех же целей в Германию. Комиссия должна была собрать, укомплектовать и обеспечить сохранную доставку в Советский Союз объектов трофейной новой техники для квалифицированного изучения.

До взятия Берлина комиссия располагалась в 60 км восточнее Берлина, в курортном городке Букове, где помещался штаб тыла войск маршала Г.К.Жукова, и готовилась к предстоящей работе. И вот пришло известие, что гитлеровцы выбиты из Адлерсгофа, маленького городка в 6 км восточнее Берлина, где размещался научный авиационный центр немецкой армии, который назывался ДФЛ и был чем–то вроде нашего ЦАГИ. На следующий день, 24 апреля, комиссия направилась в Адлерсдорф. Пробираться туда приходилось большей частью по обочинам — по шоссе шли на восток пленные немецкие солдаты. Часто машина останавливалась, чтобы переждать, пока колонна пленных обтекала машину. Обычно наш солдат с автоматом на груди шел впереди такой колонны тысяч в десять понуро тащившихся военнопленных, ведя рядом с собой велосипед. Колонну замыкал такой же автоматчик с велосипедом. Никакой другой охраны не было, и непонятно, почему пленные не прикончили конвой и не разбежались. Они ведь были у себя на родине. Жадно глотая свежий воздух после каждой такой встречи с ордами пленных, команда Абрамовича добралась до Адлерсгофа.

Городок обезлюдел, все календари остались открытыми на дате 23 апреля 1945 года, и это означало, что сотрудники авиацентра еще вчера утром были на местах. Г.Н. с подполковником Демковым зашел в главное здание, где помещались библиотека и кабинеты руководителей института — главного инженера фон Бока и других.

Подполковник Демков, назначивший себя телохранителем Г.Н.Абрамовича, повсюду сопровождал его с автоматом. Работе, требовавшей наблюдательности, сообразительности, быстрой ориентации и умения вытащить на контакты немцев, которые должны были отыскать нужные объекты, раздобыть документацию, разъяснить исторические и технические детали, «телохранитель» очень мешал…

В пустом зале авиацентра на стене продолжали тикать большие часы. Вдруг раздался выстрел, посыпались стекла. Оказалось, что это Демков расстрелял часы из автомата, решив, что внутри их тикает мина. Вскоре обнаружилось, что в городе в один момент остановились все настенные часы, так как Демков «поразил» главные образцовые механические часы всей электрической часовой системы города.

Еще шли ожесточенные бои за Берлин, но комиссия уже тщательно изучала лаборатории ДФЛ. Аэродинамические трубы лаборатории комиссию не удивили. По масштабам, мощностям и экспериментальным возможностям они значительно уступали отечественным. Наиболее интересной была аэродинамическая труба околозвуковых скоростей, но и она уступала аналогичной советской. В библиотеках, сейфах и шкафах собрано было много важной научно–технической литературы и документации. Попадались и переводы советских и американских трудов, в том числе и с грифом «Секретно». Работе комиссии придавалось очень большое значение, и ее прикрывало командование Советских войск и представители Государственного Комитета Обороны. Но и при этом возникали ненужные осложнения.

29 апреля руководитель высотного стенда ДФЛ для испытания поршневых двигателей Мартинелли, с которым Абрамович свел СМЕРШ, предложил организовать встречу с главой Адлерсгофской организации — фон Боком. Эта встреча была очень важна, так как только фон Бок мог указать место, где были замурованы секретные архивы. Г.Н., как знающего немецкий язык, включили в группу сотрудников СМЕРШ, чтобы провести беседу с фон Боком. Но фон Бок не явился. Он исчез. Говорили, что, возможно, бежал на Запад… Секретный архив пришлось искать самим, и в конце концов, нашли все, что нужно. Значительно позже, вернувшись в Москву, Г.Н. узнал, что армейская разведка, в обход группы, доставила фон Бока в ЦАГИ, где он вряд ли был бы так полезен, как на месте.

Случались и курьезные истории. Зная, что недалеко от Берлина расположена Военно–Воздушная Академия (ВВА), 2 мая 1945 года команда Абрамовича отправилась туда на своем «виллисе». На западной окраине Берлина группа поравнялась с цепочкой наших пехотинцев, которые из автоматов били по какой–то невидимой цели. Было похоже, что команда Абрамовича попала на передовую. Каково же было удивление Г.Н., когда комендантом ВВА оказался старый его знакомый, бывший сотрудник ЦАГИ, капитан А.Писаренко. Он рассказал, что его объект был занят нашими войсками еще в конце апреля, но 1–2 мая несколько тысяч фашистов из окруженных в Берлине прорвались на запад через район Академии. Думая, что советские подразделения там прочно засели, немцы обходили Академию, не пытаясь ее захватить, а в это время «гарнизон» советского коменданта состоял из нескольких человек.

В конце концов выяснилось, что в Адлерсгофе и вообще в Берлине были сосредоточены работы по поршневой авиации, а для обследования гитлеровской ракетной техники необходимо было перебазироваться на север Германии. Перед отъездом Г.Н и его товарищи побывали у горящего рейхстага и взобрались на статую Победы. Внутри статуи, воздвигнутой в честь победы над Францией в 1871 году, стены винтовой лестницы были уже исписаны победными русскими словами. Это было 4 мая.

Из информации, полученной у Мартинелли, было известно, что в нескольких десятках километров севернее Берлина, в Басдорфе, находится филиал фирмы БМВ — конструкторское бюро и завод, занимавшиеся разработкой, постройкой и испытанием реактивных двигателей. Басдорф оказался очень красивым городком. В этой лесистой местности помещались охотничьи угодья Геринга — колоссальный огороженный забором участок леса с косулями и зайцами. Завод БМВ стоял прямо в лесу. В нем не было ни души. Цеха были возведены так аккуратно, что ни одно дерево не пострадало. Крупные сосны, росшие у самых стен завода, хорошо его маскировали. Здесь нашли ЖРД разных типов: небольшие двигатели для дистанционно управляемых беспилотных самолетов — снарядов, самолетные, использовавшиеся немцами на экспериментальном истребителе–перехватчике М–263, похожем на отечественный ракетный самолет Болховитинова. Вызвало интерес и разнообразие химических компонентов топлив, но главным открытием были турбореактивные двигатели БМВ–003. Перед приходом наших войск немцы пытались их взорвать, но не хватило ни времени, ни средств. Фотографии и описания двигателей, сделанные командой Абрамовича, были немедленно отправлены в НИИ–1. Там срочно были оформлены альбомы и демонстрационные доски для показа в министерстве, институтах и ОКБ. Детали и узлы двигателей также сразу погрузили в самолеты и отправили в Москву. В Москве они тотчас попадали на специально оборудованные выставки.

После разведки, проведенной командой Абрамовича, в Басдорф вылетело несколько групп крупнейших специалистов: главных конструкторов, директоров авиамоторных заводов, а сама команда двинулась дальше на север, в Штеттин–Пеннемюнде, где помещался научно–конструторский центр Вернера фон Брауна, занимавшийся ракетами ФАУ–2, с помощью которых Гитлер собирался разрушить Лондон и выиграть войну против Англии. К счастью, этот план Гитлеру реализовать не удалось, но в 1945 году ФАУ–2 уже начали падать на Лондон — немцы стреляли ими с французского берега через Ла-Манш. До 9 мая на севере Германии еще шли бои. 10 мая через понтонный мост, наведенный из Штеттина, команда Абрамовича двинулась на остров Свинемюнде, на западе которого в курортном городке Пеннемюнде был центр конструкторско–исследовательской и испытательной работы с ракетой ФАУ–2. Как и Адлерсгоф, остров Свинемюнде выглядел необитаемым. Пустынными были прекрасные песчаные пляжи, тянущиеся вдоль всего острова. В спокойной серо-голубой дали Балтийского моря — ни судна, ни яхты, ни лодки. Закрыты окна и двери роскошных отелей, разбросанных по берегу. Шоссе тоже было пустынным. Время от времени его пересекали линии железных дорог. На первом же переезде закрытый шлагбаум при приближении «виллиса» вдруг стал открываться. Но найти никого не удалось — шлагбаум управлялся автоматически по сигналу фотоэлемента — это в 45–м–то году! Только около большого отеля «Дильнер и сын» им встретился пожилой мужчина, который вел на поводке двух скочтерьеров. Им оказался сам Дильнер. «Герр офицер, — обратился хозяин гостиницы к Абрамовичу, безошибочно распознав в нем командира, — для меня будет большая честь принять вас у себя». Приняв приглашение поселиться в отеле, Абрамович стал расспрашивать Дильнера, где находится ракетный центр, ибо на картах его не было. Ракетный центр по словам Дильнера находился на западной окраине городка. Потом Дильнер ушел и вернулся с полным человеком высокого роста. «Нимваген, — представился тот, — заместитель фон Брауна по коммерческой части». Оказалось, что когда наши армейские подразделения искали скрывавшихся фашистских офицеров и солдат, он в своем саду на длинном шесте укрепил флаг Чехословакии (его жена по происхождению чешка), и к ним в дом никто не зашел.

Несмотря на то, что большие аэродинамические трубы ЦАГИ, созданные под руководством Г.Н.Абрамовича, до сих пор, спустя 50–60 лет, остаются первоклассными сооружениями, увиденное в Поннемюнде поразило нашу команду своими масштабами. Только через несколько лет в СССР и США появились испытательные установки такого же класса. Стенды фон Брауна для огневых испытаний двигателей и ракет представляли собой вертикальные башни высотой в наземной части 20 — 30 метров. Внутри башни вертикально закреплялась 14–метровая ФАУ–2 или только ее двигатель. Испытания сопровождались страшным грохотом, так как шумоглушение не предусматривалось.

Все это и множество другого оборудования было тщательно сфотографировано, снабжено описаниями и тут же отослано в Москву самолетом, находившимся в распоряжении Г.Н. Это был средний американский бомбардировщик Б–25, который пилотировали Кудрин и Байкалов. При возвращении из Москвы самолет на бреющем полете проходил над крышей отеля и покачиванием крыльев докладывал о прибытии. Сотрудники Г.Н. вскакивали в «виллис» и мчались на аэродром.

Аэродром в Пеннемюнде был оборудован несколькими широкими бетонными взлетными полосами. Весной 1945 года русский пленный летчик пробрался к военному самолету, стоящему на аэродроме, и улетел в зону Советской Армии. Как и все, побывавшие в плену, он был репрессирован, но впоследствии, правда, лишь к 25-летию Победы, был награжден. Это был Герой Советского Союза Девятаев.

При осмотре лаборатории и мастерских обратили внимание на то, что многие прецизионные станки в приборном цеху имели штамп «Сделано в США, 1943 год». При разговоре об этом Нимваген очень оживился. «В начале 1943 года, — рассказывал он, — меня вызвал фон Браун и приказал достать 30 высокоточных станков. Эти станки распределял сам Гиммлер. Но наше руководство не оценило почти до самого конца войны возможности ракет ФАУ–2, и потому от Гиммлера фон Браун получить ничего не смог. Что ж, тогда я взял цистерну спирта и отправился на материк. Пришлось пересечь всю Германию, но в стране станков не нашлось. Тогда я направился в нейтральную Испанию и там через одного коммерсанта, который был связан с племянником Черчилля, обменял спирт на 30 станков, приобретенных якобы для Испании через Англию в США, и они были доставлены в Пеннемюнде. Вся операция заняла меньше трех месяцев».

Военные самолеты Англии и США часто летали над Пеннемюнде, но серьезной бомбежке германский центр ракетной техники не подвергался. Лишь под конец, перед приходом наших войск, был один налет, но заметного ущерба центру он не нанес. Видимо, союзники не ожидали, что в эту войну он сыграет большую роль и предпочитали получить его в целости и сохранности.

При посещении топливохранилища Г.Н. решил взять для отправки на анализ в Москву пробу бесцветной жидкости, обнаруженной в одной из цистерн. В отеле он вышел на балкон рассмотреть свой трофей. Бутылка тут же разорвалась в руках, залив лицо, руки и гимнастерку и оставив на них белые пятна. С кожи пятна постепенно сошли, а на гимнастерке остались навсегда. Позже выяснилось, что это была концентрированная перекись водорода, которая на солнце бурно разлагается. Перекись водорода была однокомпонентным горючим, на котором работала турбина турбонасосного агрегата двигателя ФАУ–2. Здесь работы для команды Абрамовича оказалось много. Отправляли в Москву не только информацию, но и пробы топлив, отдельные агрегаты и детали ракеты. Однако министр вскоре скомандовал ограничиться фотографиями, не становиться в положение хозяина материалов по ракетной технике и уступить эту роль комиссии Гайдукова–Софронова. Информации Г.Н. придавали, как писал ему В.Болховитинов, большое значение, ее тщательно изучали, но руководство Минавиапрома не хотело, чтобы ему поручили работы над ракетами в полном объеме.

Нимваген рассказал, что в Балтийском море в 25 км от Пеннемюнде есть островок, на котором помещалась испытательная установка для запуска ФАУ–2. Море было еще заминировано, и до острова можно было добраться только по воздуху. Облетев остров на своем Б–25, Абрамович понял, что посадить там их самолет нельзя. Длина острова меньше километра, ширина — метров 300. По краям острова были видны здания — два жилых дома, маяк и пусковая вышка для ракет — окруженные участками леса; в средней части — зеленый луг. Решили попросить у Рокоссовского самолет У–2 и немедленно его получили. Это двухместная машина, но Демков устроив истерику, заявил что не пустит Г.Н. одного, а о том, чтобы поручить ему заняться разведкой не могло быть и речи, поскольку он был и мало образован, и не слишком быстро соображал. Полетели, в нарушение правил, втроем. У перепуганного смотрителя маяка — он видел советских офицеров впервые — узнали, что на другом конце острова живет начальник пусковой установки, он же и хозяин всех угодий и по совместительству занимается сельским хозяйством. Когда подъехали к дому начальника, навстречу вышла какая–то пожилая женщина. На чистом русском языке женщина рассказала, что она — жена начальника установки, что он сам, как иноспециалист, в двадцатых годах работал несколько лет на заводе «Динамо» в Москве. Она позвала мужа, и вместе с ним команда вернулась осматривать установку, которая напоминала огневой испытательный стенд с открывающейся крышей. «При первых стрельбах в 1942–43 годах, — рассказывал начальник установки, — управление ракетой часто не срабатывало, и она летела, «куда хотела». Однажды даже возник дипломатический скандал, когда одна из ракет упала у берегов Швеции».

При поиске документации один из письменных столов не открывался никаким из имеющихся у начальника установки ключей. Демков решил открыть его прикладом автомата. Ящик открылся, но в тот же момент раздался выстрел: Демков забыл поставить автомат на предохранитель. Пуля, пробив край летного шлема Г.Н., ушла в стенку. Одновременно кровь хлынула из пальца Демкова. Оказалось, что он им прикрывал ствол во время выстрела.

Среди трофеев из КБ фон Брауна была книга Зенгера «Сверхдальний ракетоплан», в которой описывался проект крылатой ракеты–самолета с мощным ЖРД, способной облететь вокруг Земли. Ракета имела «волнистую» траекторию: она поднималась на высоту до 500 км, потом опускалась до плотных слоев атмосферы, от которых как бы рикошетом, за счет подъемной силы, «отражалась» и вновь уходила вверх.

Нимваген сообщил еще, что серийное производство ФАУ–2 было налажено на подземном заводе в Нордхаузене в Тюрингии. Однако в то время этот город относился к американской зоне оккупации Германии, и попасть туда пока было невозможно.

Дальнейший путь команды лежал на юг Германии, в Саксонию, в городок Ауэ, расположенный у самой чехословацкой границы. Здесь располагалась известная приборная фирма «Фусс». В свое время — в двадцатые годы — приборы Фусса Советский Союз закупал для оснащения ЦАГИ. Главный инженер Пфайдер, не покинувший фирму, продемонстрировал команде прибор для непосредственного измерения в полете числа Маха. (Число Маха — отношение скорости газового потока к скорости звука — важнейшая характеристика реактивных самолетов). Недалеко от «Фусса» располагались некоторые предприятия, выполнявшие заказы БМВ и Юнкерса. Они изготавливали лопатки для газовых турбин и компрессоров турбореактивных двигателей. Одно из таких предприятий «Вэльнер и сыновья» до войны производило столовые приборы для океанских лайнеров многих стран мира и отелей и ресторанов. Директор–распорядитель предприятия Мюллер прежде всего повел гостей в музей, где хранились образцы ложек, ножей, вилок, сахарниц, конфетниц, кофейников и прочего, изготовленные более чем за сто лет. Это были приборы из серебра, фраже и стали и посеребренные и позолоченные. Конечно, турбинных лопаток в музее не было. По просьбе Г.Н. набор лопаток для БМВ–003 принесли позже. На прессах, предназначавшихся прежде для штамповки ложек и вилок, стояли заготовки для изготовления турбинных лопаток. Все образцы лопаток, в том числе и в промежуточном виде, и все типы матриц были сразу же отправлены в Москву.

«В короткие часы отдыха, — вспоминает Г.Н.Абрамович, — мы не могли не заглянуть в древние замки, соборы и музеи, которых здесь было множество, заезжали в Карлсбад и в знаменитый центр саксонского фарфора Майсен под Дрезденом».

Конец пребывания команды в Ауэ совпал с окончанием Потсдамской конференции. Стало известно, что граница советской зоны передвинулась на запад. Тюрингия с Нордхаузеном попала в советскую зону, и Г.Н.Абрамович повез свою команду через Хемниц в Нордхаузен — знакомиться с заводом, производившим ФАУ–2. На прощание Нимваген сказал:

– Вам, вероятно, интересно было бы узнать все возможные подробности о работе над ФАУ–2 от самого фон Брауна. Похлопочите, чтобы меня командировали в американскую зону, и я вам привезу фон Брауна.

— Фон Браун предпочел Запад, — ответил ему Г.Н., — и вряд ли он захочет переехать в советскую зону.

— Но ведь вы ничем не рискуете, — возразил Нимваген. — В худшем случае в советской зоне станет одним немецким коммерсантом меньше. А вдруг я уговорю переехать сюда фон Брауна. Ведь ради этого стоит рискнуть!

Завод в Нордхаузене начал серийное производство ракет ФАУ–2 в 1944 году. Он располагался в меловой горе. Оборудование завода на то время было первоклассным. Чего стоил один только агрегат для точечной сварки отсеков корпуса ракеты!

Немцы успели собрать около 800 ракет. Несколько десятков было сброшено на Лондон. Первая серия должна была составлять 2000 штук. Много собранных ракет находилось на месте, однако все чертежи ракет и все готовые приборные отсеки были изъяты американцами, которые побывали здесь раньше.

Испытания двигателей ракет проводились довольно далеко отсюда, на самом юге Тюрингии, близ границы с Баварией. Местность здесь гористая, покрытая густым лесом. Для испытательного стенда использовали глубокую штольню, из которой прежде добывали естественный шифер. Только покидая испытательный комплекс, обнаружили на дверях надпись мелом: «Не разминировано». Потом оттуда вынесли несколько тонн взрывчатки…

Возле выхода с завода в Нордхаузене находилось огромное кирпичное здание крематория. Справа от дороги стояли одноэтажные холодные бараки «в одну доску», огороженные колючей проволокой. Здесь был концентрационный лагерь «Дора». Узники его работали в меловой горе; истощенных и больных сжигали тут же, в печах крематория. В меловой горе и лагере «Дора» погибло около 100000 человек, в основном попавших в плен граждан СССР. Незадолго до конца войны здесь началось восстание, которое было жестоко подавлено. Семеро руководителей восстания были повешены, и виселицу с трупами протащили для устрашения остальных вдоль всего главного конвейера завода.

С собранной информацией Г.Н.Абрамович отбыл в Москву, а в те места, где он побывал, были посланы рабочие группы под руководством крупных ученых-специалистов в области ракетной техники для последовательного восстановления картины состояния достижений немецкой реактивной техники в области летательных аппаратов, новых материалов, научных разработок ВРД. Дело не ограничилось организацией выставок образцов трофейной техники и документации. Немецкие реактивные двигатели изучались в работе на стендах и даже в полете. Для этой цели в ОКБ Микояна были построены экспериментальные самолеты, на которых проводились летные испытания. Опыт изучения немецкой реактивной техники, которая к концу войны сильно опережала советскую и американскую, был полностью использован в НИИ и ОКБ Советского Союза и помог продвинуться вперед СССР, США и Англии. Эти страны стали обладателями новейших образцов реактивной техники, и только сегодня, через 55 лет, мы можем оценить вклад в это ученых-евреев, имена которых становятся широко известными только сейчас, и среди этих имен имя одного из самых талантливых — Генриха Наумовича Абрамовича.