В сердце тайфуна всего спокойней

Аня Левина у Западной стены.

Когда все мои аргументы закончились, точнее, когда я понял, что они ровно ничего не значат в глазах моих обвинителей, я вспомнил замечательное стихотворение Юрия Левитанского:

«Подарили дураку море.
Он потрогал его. Пощупал.
Обмакнул и лизнул палец.
Был солёным и горьким палец.
Тогда в море дурак плюнул.
Близко плюнул.
Подальше плюнул…»

Если бы вспомнил об этом стихотворении немного раньше, то непременно сделал бы достаточно копий и разослал всем родственникам и знакомым, которые, узнав, что я разрешил моей дочери на год поехать в Израиль учиться в ешиве, решили плюнуть в мою сторону, высказать, что они думают обо мне, а заодно о моих увлечениях музыкой, поэзией, ивритом, Израилем и иудаизмом. Чего только нам с дочкой не пришлось выслушать, особенно от тех, кого видели несколько раз в год на больших праздниках, но кто теперь вдруг проявил большую заинтересованность в нашей судьбе. Меня спрашивали, написал ли я завещание, хочу ли я видеть свою дочь в гробу, как долго я собираюсь экспериментировать над собственными детьми?… Нас уговаривали, клеймили, укоряли, запугивали, поразительно напоминая всем этим доводы и методы комсомольских работников. Вспомнили все имена родственников, погибших в Катастрофе, как будто святая память о них обязывает как минимум 3–4 следующих поколения дрожать от страха при каждом упоминании об Израиле и иудаизме.

Доходило до смешного, вернее до чёрного юмора. Некто дал слово мужчины, что теперь будет сплетничать обо мне на каждом углу. Одно из местных медицинских светил цинично заявил, что я могу себе это позволить, так как у меня двое детей, а у него только один ребёнок. Одна родственница от большого ума в упор спросила мою дочку, не едет ли та в Израиль для того, что бы там свободно заниматься сексом без присмотра родителей. Говорят, что каждый судит в меру своей испорченности, мы же с Юрием Левитанским в ответ на все эти «перлы» продолжим:

И действительно, зачем галутному еврею, выдрессированному на Марксе, Энгельсе и Ленине, море, зачем ему глубины еврейского духовного учения? Кабельное телевиденье — наставник его, друг и советчик, наследие, которое он оставит после себя детям, внукам и правнукам. Зачем ему Израиль, зачем ему страдания еврейского народа? Было бы полно еды своём столе.

Я понимаю, что мои слова могут кого–то обидеть. И хорошо, хотя дело здесь совсем не в обидах и не в сведении счётов. Но я прошу каждого, кто почувствует себя задетым, быть правдивым хотя бы перед самим собой и признаться, — не мне, а самому себе — нужно ли ему это море?

Ходит ли он на митинги, демонстрации в защиту Израиля, принимает ли участие в сборах пожертвований семьям пострадавшим от террора, водит ли он своих детей или внуков в еврейскую школу, пытался ли он присоединиться к одной из многочисленных групп для взрослых, изучающих еврейское духовное наследие, брал ли он в руки к хоть какую–нибудь книгу, рассказывающую о еврейской истории?

И может, кто–то из задетых моими словами задаст себе также и вопросы о том, как сохранился еврейский народ вопреки всем несчастьям и бедам, почему он так непохож на все остальные, в чём его необычная судьба, случайно ли человек рождается евреем, и какая ответственность лежит на нём в связи с этим?

Море — это духовное наследие народа, это общность народа, то, что на иврите называется «клаль Исраэль», но душа — тоже море. Потому, что душа не только часть океана, сохраняющая в себе его качества, душа неразрывно связана с морем, она принадлежит морю в большей степени чем нам. Страшно проиграть море, страшно оказаться ненужной раковиной, выброшенной на берег. Если человек теряет физическое тело, у него остаётся душа (хотя души тоже могут быть уничтожены). Но если человек теряет душу, он обречён на существование робота, зомби, петуха, у которого отрубили голову, но который ещё бегает по двору.

Мы, евреи, сохранили хоть какую–то часть своей традиции и сохранились как народ не благодаря тем, кто убежал в кусты, спрятался, ассимилировал, уехал в тихий городок Австралии или Новой Зеландии и ничего не хочет знать о своём народе. Мы сохранились благодаря тем, кто осмелился изучать иврит и иудаизм в условиях сталинских репрессий, кто выходил на демонстрации, требуя освобождения своих братьев в России, кто осмеливается теперь жить в поселениях Йеши, вопреки давлению антисемитов всего мира и вопреки равнодушию ассимилированных евреев.

Шаббат перед отъездом дочери мы отогревались в семье Меира Пастернака, который гостеприимно открыл свой дом для молитв и для субботних трапез. В этот день я особенно внимательно всматривался и вчитывался в слова молитв, отставая ото всех остальных. Думаю, что также внимательна была и моя дочь. Позже, за столом я вспомнил анекдот: умерли два человека и предстали перед Высшим судом, один — пожилой священник, другой — молодой таксист из Нью–Йорка. Сидят они и ждут решения суда. Выходит к ним архангел и говорит таксисту: «Ваша судьба решена, вы идёте в Рай, пожалуйста вон туда, вторая дверь направо. А вам, — он обращается к священнику, — придётся ещё подождать, мы никак не можем принять решение». «Как же так, — возмущается священник. — Да я шестьдесят лет читал проповеди своей общине и вёл службы, а этот мальчишка-таксист идёт в Рай прежде меня?» «Мы знаем, мы всё знаем, — ответил ему архангел, — но когда вы читали проповеди, ваша паства спала, а когда этот мальчишка летел в своём такси по улицам Нью–Йорка, его пассажиры молились Б–гу».

Так вот и я, подобно пассажиру этого таксиста, искал опору своего существования и своих действий в тот миг, когда многие привычные опоры повылетали из–под ног. Не потому, что мы ищем приключений на свою голову, а потому что духовное развитие и сохранение духовного учения является тяжёлым и небезопасным занятием. Об этом писали и говорили Учителя многих традиций, еврейской же традиции это касается в наибольшей степени. Только родиться евреем — уже большой риск.

«Путь знания не оставляет выбора — по нему может идти только воин».
(Карлос Кастанеда).

«В мире есть очень много более безопасных и увлекательных занятий: мотогонки, альпинизм, горные лыжи и т. д.».
(Владимир Орлов)

Конечно, были и у меня сомнения, в минуты слабости надеялся я в тайне, что Аня не выдержит войны со всеми нашими родственниками и откажется от поездки, облегчив тем самым ответственность на моих плечах. Думал я и о том, что мог бы отменить поездку, сославшись на нехватку денег, или уговорить дочку отложить поездку на следующий год в надежде, что в Израиле станет спокойней. Однако, где–то в глубине души я понимал: запрет на поездку в Израиль был бы равносилен признанию того, что все представления об иудаизме, которым её учили в школе и все мои представления о духовности, которым я учил её, были только игрой и не стоят ничего перед лицом реальной жизни.

Это означало бы, что перед лицом реальной жизненной ситуации мы выбираем не то, что способствует духовному росту, а то, что безопасней и спокойней для нашего живота.

Нам было сложно объяснить мотивы нашего решения, и каждый раз, когда мы уходили от дальнейших разговоров, кто–то задавал риторический вопрос: «Так что, мы по–вашему бездуховные?!» По правде, не знаю как на него ответить. С одной стороны тело не может существовать без души, и поэтому «бездуховных» людей не бывает по определению, если не считать зомби, человекороботов, послушных автоматов. С другой же стороны духовность, как духовное развитие, предполагает постоянную духовную работу и отношение к жизни, как к непрерывной череде испытаний, в результате которых человек должен сделать правильный выбор для дальнейшего роста. С этой точки зрения, человек, который не интересуется духовностью ровно как и человек, который 50 лет читает одни и те же молитвы, не пытаясь понять что они означают, является бездуховным, вернее духовно регрессирует.

В юности всем даётся шанс, всем даётся почувствовать вкус духовности. Поэтому лучшие из наших юношей и девушек — идеалисты, мечтатели, искатели великой любви, великих дел, великого предназначения. Поэтому книги, музыка, драмы нашей юности остаются самыми лучшими и самыми светлыми книгами, музыкой и драмами на всю оставшуюся жизнь. Поэтому у юношей столько сил и возможности совершить невиданное, невероятное.

Юность — это подарок, откровение, глоток свежего воздуха. И моя дочка — замечательный пример этому. Задушить этот поток веры, чистоты, энергии и духовности — худшее, что можно сделать для человека, даже если это делается из лучших, по их мнению, побуждений.

К сожалению, у большинства людей этот поток духовности со временем закрывается, и тогда только некоторые продолжают поиск «утерянного рая», большинство же отрекаются от идеалов юности, закапывают их в землю, объявляют пустыми фантазиями. Кто–то не выдерживает жестокости жизни, кто–то делает выбор не в пользу духовности, кто–то идёт по фальшивому пути, а разочаровавшись, отказывается вообще от всякого поиска, часто поиск прекращается благодаря «заботе» наших близких. И хотя при этом говориться о любви и лучших побуждениях (это как раз тот случай, когда дорога в ад усеяна благими намерениями), у меня нет на этот счёт совершено никаких сантиментов. Подобная «забота» наших близких — подсознательная чёрная зависть и месть за их собственные несбывшиеся юношеские идеалы, мечты и смелые замыслы, закопанные в землю.

Кроме семьи Пастернаков и гостей, с которыми мы делили тепло Шаббата, я хотел бы поблагодарить за поддержку тех родственников и друзей, которые позвонили в один из последних дней перед нашим отъездом и без лишних вопросов и комментариев просто по–человечески пожелали нам удачи на нашем пути.

В последний день на работу позвонила моя мама: «Я знаю, что тебя невозможно отговорить. Ты идёшь туда, куда тебя ведёт твоя звезда. Я желаю тебе успеха».

Оставшиеся как правило живут прошлым, продолжая вести в голове воображаемый диалог, подыскивая новые аргументы в свою пользу. Хотя собеседника уже нет. Тот, кто в дороге, занят возникшими по мере продвижения проблемами и их решением. Он думает о грядущих событиях, встречах и готовиться к ним.

На самолёте компании Эль–Аль в этот раз телевизоров не оказалось вообще. То ли это означало полную победу харидим (ультраортодоксов), объявившим войну телевизорам на аналогичном рейсе несколько дней назад, то ли это произошло по каким–то другим причинам. Аня читала, я мучительно думал о том, чему ещё я должен был бы научить свою дочь и не научил.

Я вспомнил, как около года назад она ждала автобуса на остановке, и какой–то развязный парень начал к ней приставать и предлагать подвезти. Когда, приехав домой, она рассказала мне как вежливо говорила с ним и отказывалась от его «услуг», я оторопел, не знал, поначалу, как на это реагировать. «Tвоя школа — это теплица, а улицы Балтимора — это другая реальность, — сказал я ей тогда. — В школе тебя учили только вежливости, а на улице нужно ещё уметь дать отпор».

Мы учим наших детей вежливости и доверию людям, а умению распознавать врага и постоять за себя им приходится учиться на своём опыте. Поэтому сейчас, перед тем как мы расстанемся, я обязательно скажу моей дочке, что улицы любого города на земле, даже Иерусалима — это не теплица еврейской школы, что людям нельзя доверять без оглядки, и в то же время нельзя везде видеть подвох. На всю жизнь стать параноиком хуже, чем потерять $1000, но есть вещи, в которых нельзя уступать, даже если цена тому — жизнь. Еврейская история знает тому примеры.

Но что теперь говорить, столкновение с реальной жизнью невозможно заменить никакими уроками, никакими секциями каратэ.

Для тех, кто в наши дни начинает изучать разговорный иврит, рекомендуем начинать с простых, но очень важных фраз, вроде «Зэ месукан» — это опасно. Именно с этой фразой несколько водителей рейсового такси в аэропорту Бен Гурион отказались нас везти только услышав название района «Гар Хома». Как выяснилось, таксисты приблизительно знали где это, но были уверены, что евреи ещё там не живут, и что это очень близко к Бейт–Лехему. Название древнего города Бейт Лехем, упоминаемого в Торе не менее полусотни раз у меня не вызывало никаких отрицательных ассоциаций, однако я понял из разговоров водителей, что там — арабы, а нам туда нельзя.

В конце концов один из водителей согласился отвести нас и мы закидываем ему в машину свои чемоданы. Нашими попутчиками оказываются израильтяне — семья, возвращающаяся из отпуска проведенного в Турции. Они весело и возбуждённо обмениваются впечатлениями о поездке. Мы знакомимся, расспрашиваем об их районе. Толпийот — именно там, в нескольких минутах езды от Гар Хома, будет год учиться в ешиве Аня. Они успокаивают нас, что район очень спокойный, единственная трагедия, которая случилась в течение последних двух лет не связана с терроризмом — это обвал здания, в котором праздновали свадьбу.

С интересным ощущением я смотрю на наших попутчиков: мы–то, подобно другим американским туристам, приехавшим в Израиль на одну–две недели, чувствуем себя героями, смельчаками, отважившимися навестить Родину в такое опасное для неё время. А пять миллионов наших братьев, не считая себя особыми героями и смельчаками, живут здесь, трудятся, влюбляются, женятся, растят детей, читают книги, молятся в синагогах, путешествуют на природе, летают на время отпусков в Европу, Америку, Турцию, Индию, ездят на автобусах в школу и на работу…

Итак, мы в Толпийот, наши попутчики выходят, а мы выезжаем на Дэрех Хеврон, и действительно, как они и говорили, через пять минут с левой стороны на расстоянии около полукилометра видим холм, на котором стоит нечто похожее на гигантский з мок из белого иерусалимского камня. Наш водитель с удовлетворением отмечает, что вместе с нами левый поворот делают ещё несколько машин с жёлтыми номерными знаками (у израильских машин жёлтые номерные знаки, у машин палестинской автономии — голубые). Подъехав поближе, мы обнаруживаем, что з мок на самом деле не зaмок а ряд домов, концентрическими кругами поднимающихся к вершине холма. При въезде никакой охраны мы не замечаем, не видно также указателей и названий улиц. Недостроенные дома чередуются с домами уже заселёнными в самом загадочном порядке. Мы звоним из машины Лее Алон, но у неё никто не отвечает. Темнеет, и у нашего водителя начинается истерика: «Говорите куда вести, я не собираюсь всю ночь кататься здесь, под носом у Бейт — Лехема».

«Мы больше никуда не поедем», — говорю я, мы в конце концов находим улицу, расплачиваемся с водителем и поднимаемся к квартире, на дверях которой белеет записка.

Ночь в Гар Хома. Вы вдвоём с Аней в чужой квартире, Лея на свадьбе своего племянника и приедет только завтра. Еда в холодильнике, как и обещала записка. Кондиционера нет, вместо него ветер. Ветер гуляет через все открытые окна, наполняет весь дом незнакомыми для нас запахами, ароматами, звуками, дыханием Иудейских гор. Мы долго сидим на балконе не в силах оторвать взгляд от ярких красок ночи: арка из белого иерусалимского камня, за ней сияет луна, а по тёмно синему небу проносятся белые, как будто подсвеченные невидимыми прожекторами, облака.

Тишина, никого не слышно, мы и не знаем: есть ли вокруг кто–то, чтобы услышать? Квартира пожилой пары, у которых только что мы брали ключи, комната забитая книгами от пола до потолка, была оазисом в пустыне, а может быть миражом?

Ночь в Гар Хома. Тишина. Только мы и ветер, только темнота и силуэты гор, только небеса, только Г–сподь.

Утром мы собираемся в старый город. Не дождавшись автобуса, проезжаем полдороги на попутной машине. Один из новых жителей Гар Хома подвозит нас, отказавшись взять деньги. Потом ловим такси. Водитель такси тут же начинает торги: «Ахи (мой брат) — говорит он мне, — мы ведь братья, не правда ли, нужно помогать друг другу, давай я отвезу тебя на Мёртвое Море, или хочешь в Эйлат? А ты откуда? А жена у тебя есть? Поехали в магазин к моему брату, посидим попьём чай, купишь украшения для жены, у моего брата что хочешь есть, отдам всё за полцены. Я помогу тебе, а ты мне. А сколько твои часы стоят, наверняка долларов двести? 19.99? Я покупаю, продай мне твои часы, ты ведь можешь купить себе ещё. Не хочешь? Давай меняться, я отдаю тебе свои, смотри, ремешок из чистого золота. А это кто? Твоя дочь? А сколько ей лет? А в какой гостинице ты остановился? А куда ты поедешь после Старого Города?» — с таким словесным поносом мы въехали в Яфские ворота Старого Города, проехали через квартал торговцев и распрощались с нашим навязчивым водителем как только подъехали к еврейскому кварталу.

— Уф, — с облегчением вздыхаю я, — как жабу поцеловал.

— Он араб или еврей? — спрашивает дочка. Этим вопросом мы задавались каждый раз когда садились в такси, потому что для приезжего не так просто отличить израильского араба от сефардского еврея, тоже говорящего с небольшим акцентом, тоже немного смуглого, тоже с чертами лица, непохожими на привычные нам черты ашкеназских лиц.

— В этот раз это несложно, — отвечаю я. — Даже если бы мы не знали его имени, не заметили какую музыку он слушает в своей машине, даже если бы он не рассказывал про лавку своего брата показывая в сторону Восточного Иерусалима. В Талмуде говориться, что десять мер продажности (лживости) Г–сподь дал миру, девять из них взяли себе арабы.

Стряхнув с себя неприятный осадок, мы входим в еврейский квартал Старого Города и сначала ходим по узеньким улочкам, мило старых домов из иерусалимского камня, мимо аккуратных двориков, цветущих деревьев.

Потом достаём деньги для цдаки (благотворительности) и двигаемся к Котелю, к Западной стене или Стене Плача. В Притчах царя Шломо говориться:

Согласно еврейской традиции следует регулярно давать цдаку, даже те, — кто сам получает пособие. Особенно рекомендуется давать цдаку, когда кто–то болен или находится в опасности. Многие наши друзья и даже малознакомые люди, узнав что мы едем в Израиль, давали нам деньги, чтобы мы отдали их в Иерусалиме в качестве цдаки. Таким образом, мы не только даём цдаку от своего имени, мы становимся посланцами заповеди, то есть даём цдаку также от имени других людей.

Цдака — это последнее испытание перед приближением к Стене. Оно кажется простым, но есть евреи, проделавшие тысячи миль и преодолевшие тысячи сложнейших препятствий, которые попадаются на простом, в двух шагах от желанной цели. Тонкость состоит в том, дав цдаку тому, кто её просит, нужно удержаться от всякого осуждения и раздражения на этих людей за их «назойливость» и «бестактность». Даже если кто–то из них легонько трогает твой локоть в тот момент, когда стоишь прямо перед Стеной с закрытыми глазами и пытаешься сконцентрироваться на словах молитвы или личной просьбы. Даже если кто–то из них не выглядит бедняком или не просит как мы ожидали бы. Мы привыкли думать, что тот, кто даёт — это хозяин положения, а тот, кто получает, должен смиренно и с улыбкой принять подаяние, каких бы размеров оно ни было. Некоторые же из тех, кто собирает пожертвования у Стены ведут себя так, как будто делают тебе большое одолжение протягивая руку со словами «цдака, цдака, адони, тэн ли машегу» (господин, дай мне что–нибудь). Чаще всего это пожилые люди, по виду пенсионного возраста, но иногда это молоденькие женихи, пытающиеся собрать деньги себе на свадьбу, или люди среднего возраста, неплохо одетые, которые, казалось бы, могли бы работать вместо того, чтобы стоять здесь, иногда эти люди, явно выглядящие как алкоголики. Их отношение к собиранию цдаки сбивает с толку многих, хотя согласно еврейской традиции действительно они делают нам одолжение, а не мы им. Талмуд говорит о том, что заставляющий другого выполнить доброе дело, выше исполнителя. Зоар, книга еврейской мистики, говорит ещё сильнее по этому поводу: «Когда Святой Г–сподь любит кого–то, Он посылает этому человеку подарок в виде бедного человека, чтобы Его возлюбленный совершил доброе дело дав цдаку. Благодаря этой заслуге, давший цдаку вызовет на себя луч милости из вселенного источника добра, который закружится вокруг его головы и оставит знак на его лбу, чтобы когда наказание придёт на землю, ангел разрушения увидел этот знак и не тронул его». (Zohar I:104a)

Рабби Давид Купер рассказывает в книге «God is a verb» о том, как познакомился с одним из таких людей, кто просит цдаку возле Стены и обнаружил, что тот, сам живя в очень скромных условиях, помогает более чем двум дюжинам нуждающихся семей.

Вот и сама Стена, иерусалимский камень, отшлифованный еврейскими руками, губами, лбами, загадочный иерусалимский камень, который непонятно каким образом отсвечивает разными оттенками в различные времена года и часы дня, который в ночи отливает чистым золотом, в то время как золотой купол мечети, возвышающейся на месте Храма, в ночи совершенно невзрачен и мало заметен. В щелях между камнями сотни тысяч записок — на всех языках, со всеми возможными просьбами, молитвами, требованиями. И тишина, невероятной глубины тишина, Трудно поверить, что место такой глубокой тишины является эпицентром борьбы Добра и Зла на Земле. Но это именно так. Здесь началась теперешняя война, которую арабы назвали «интифадой аль акса» — отсюда Г–сподь будет судить народы, когда наступит время.

Тишина. Кто–то молча стоит, прикасаясь к стене руками и лбом, кто–то читает молитвы, слышны чьи–то всхлипы. И снова тишина, бездонная, бесконечная, выходящая за пределы всех наших представлений о радости, о горе, о жизни и смерти, о добре и зле, тишина источника, из которого проистекает всё сущее…

Сюда приходят, чтобы поблагодарить Б–га за благополучное избавление от опасности, за выздоровление от тяжёлой болезни, за рождения ребёнка. Сюда приходят солдаты перед предстоящим сражением или после сражения, поблагодарить Б–га за удачный исход, просить за раненых товарищей. Сюда приходят, чтобы оплакивать умерших и погибших. Сюда приходят все — религиозные всех убеждений и атеисты всех верований — когда не к кому больше обратиться за помощью, когда все остальные средства исчерпаны…

Вот и мы, раздав цдаку, от себя и переданную нашими друзьями, тоже стоим у Стены, тоже просим за себя и своих детей, за своих родственников и друзей, за народ Израиля и все народы Земли, за все существа во Вселенной, стремящиеся к познанию Б–га, старающиеся приблизиться к Нему…

Уходить от Стены сразу как–то не хочется, мы сидим с противоположной стороны площади, наблюдем за тем, что происходит возле Стены. Мимо нас проходит взвод солдат, юноши и девушки, они выглядят такими юными! Если бы не униформы и автоматы, можно было бы подумать, что они ученики 8–9–го класса. Но они уже окончили школу, они, едва покинув школьные парты, стали нашими защитниками. Я подумал об их семьях, об их родителях, братьях и сёстрах, которые внимательно следят за всеми сводками новостей и вздрагивают при каждом телефонном звонке — может это сын из армии, или дочь?…

Подхожу к двум солдатам, которые охраняют подъём, ведущий к вершине Храмовой Горы и от нечего делать разговаривают с посетителями (на Храмовую Гору уже два года разрешено подниматься только мусульманам, поэтому нет экскурсионных групп, нет очередей перед контрольным пунктом).

— Михаэль Клайнер поднялся вчера на Храмовую Гору? — спрашиваю одного из солдат.

— Нет, — отвечает солдат, — ему не дали. Зачем нам эти проблемы во второй раз?!

Вот так. Как нам реагировать на антисемитскую пропаганду, если наш собственный солдат, охраняющий подъем на Храмовую Гору, уверен, что причиной интифады является Ариэль Шарон, поднявшийся на Храмовую Гору два года назад?!

После Старого Города идём в центр современного Иерусалима: улицы Бен Йегуда, Яффо, Кинг Джордж. Эти улицы пострадали больше других в террористических атаках. Лея Алон говорила, что одно время эти улицы напоминали улицы города — приведения: людей нет, магазины закрыты, одни рабочие, которые восстанавливают мостовые, стены домов, витрины магазинов.

Но сейчас мы обнаруживаем, что эти улицы полны народу. Площадь Кикар Цийон, на пересечении Бен Йегуда и Яффо, — снова обычное место встреч молодёжи, в обувном магазине напротив буйная торговля модной обувью «Наот», мамы с детьми покупают книги и школьные принадлежности. Солдаты, везде солдаты с автоматами за плечами, иногда какие–то юнцы с автоматами в обычных майках и шортах. У входа в магазины — охранники. Пиццария «Сбарро» работает в полную силу. В маленьком магазине на Бен Йегуда покупаем майки для Иланы, нашей младшей, с картинками Иерусалима. На стене висит майка с надписью «America don’t be afraid — Israel is behind you».

Шаббат. У Леи в гостях кроме нас её сестра, Лена, потрясающая художница, две племянницы, одна из них с мужем и детьми. С мужем, высоким и немного смуглым йеменским евреем по имени Авшалом, мы находим общий язык через пять минут, а через несколько часов у меня создаётся впечатление, что он или мой родственник или старый друг.

Утром обнаруживаем, что в Гар Хома кроме нас ещё живут люди. Нарядно одетые, они стекаются к небольшой комнате на стоянке машин — строительство синагоги ещё не завершено. Гар Хома не строится какой–то определённой общиной, люди приезжают посмотреть и, если им нравится, покупают здесь дом. Религиозные и нерелигиозные, ашкенази и сефарды, репатрианты из России, Америки, Аргентины, Франции — клаль Исраэль, весь Израиль собирается здесь, ещё не разделившись на группы, по ходу службы решая вопросы последовательности чтения молитв.

У некоторых за поясом пистолеты. Ветер. Он проникает и в эту маленькую комнату, шевелит белоснежными талитами, он листает страницы молитвенников, объявление стене об открытии детского сада…

После обеда я беру двух детей Авшалома на детскую площадку, Шалhевет и Авиэль. Шалhевет семь лет, она похожа больше на отца — высокая, немного смуглая, с серьёзными большими глазами. Она — старший ребёнок в семье, а кудрявому и светловолосому Авиэлю четыре года. Мы играем в мяч на детской площадке, кроме нас ещё несколько детей. Площадка вместе с недостроенным детским садом расположена почти на самой вершине холма, она открыта всем ветрам и отсюда отчётливо видна арабская деревня на соседнем холме: дома, движущиеся машины, люди. Они фактически на виду у нас, а мы на виду у них. Внезапно я чувствую как груз ответственности за хрупкие жизни этих двух очаровательных малышей ложиться мне на плечи. Пока здесь было тихо, но кто мог подумать два года назад, что под обстрелом окажется Гило. Может увести их с этой площадки, забрать их в другое место, — думаю я, — увезти подальше, держать их в четырёх стенах, взаперти до того как станет спокойнее, или до прихода Машиаха? Но тут я понимаю, что эти дети совершенно не поймут мои доводы, мои страхи, мою попытку бегства. Они воспитаны с раннего детства не бежать от опасности, но жить вопреки опасности, не бояться врага и не убегать от него, а подниматься на врага. И это можно понять. Нужны все возможные меры предосторожности, мы, евреи, ценим человеческую жизнь в отличие от арабов, но если воспитывать ребёнка в страхе перед врагом, то можно ли надеяться, что достигнув 18–ти лет он оденет униформу, возьмет в руки автомат и по мановению волшебной палочки, став отважным воином, победит этого врага?

Я вспомнил разговор с Авшаломом. Он рассказывал о том, как тяжело жилось евреям Йемена в арабском государстве. «Но таких понятий как «нерелигиозный еврей», «ассимиляция» йеменские евреи до приезда в Израиль не знали, — говорит он. — Ты или еврей или гой. И если ты еврей, ты еврей во всём — ты живёшь как еврей, молишься как еврей и стоишь на своём как еврей. У нас пытались забрать нашу традицию и нашу землю. Уступать ни в одном, ни в другом нельзя. Ты должен знать и воспитывать так своих детей, что только твоя сила, только твоё бесстрашие и несгибаемость заставят врага отступить. У американских и европейских евреев полные штаны страха, поэтому и ассимиляция, и либеральные игры с арабами, и уступки, которые воспринимаются арабами как знак нашей слабости. Нам это никогда не помогало. Арабы понимают только язык силы, а если ты слаб и боязлив — ты мёртв».

Мы продолжаем играть на детской площадке, и я понимаю, что единственное возможное для меня решение — это стоять с той стороны площадки, которая обращена к арабской деревне, между детьми и арабской деревней до того самого времени пока дети не захотят идти домой.

Если вы думаете, что можно остаться в стороне от борьбы еврейского народа за выживание или в стороне от войны Добра и Зла, которая в эти дни достигла кульминации на нашей планете, если вы думаете, что можно затаиться и переждать где–то в кустах со своими детьми и имуществом, пока кто–то другой поднимется на вашу защиту, то я хочу напомнить вам события 11–го сентября прошлого года, гибель тысяч людей, которые и думать не думали о борьбе Добра и Зла, но всего лишь начинали рабочий день в ВТЦ или летели в отпуск, в командировку. Может, вы помните самолёт компании United Airlines, рейс №93, который на скорости 450 миль в час врезался в землю возле Питсбурга. Возможно, вы видели также фотографии четырёх парней, которые летели в Сан–Франциско совсем не за этим, но вступили в схватку с террористами, захватившими самолёт. Может, вы помните последние слова, которыми они обменивались со своими близкими. Один из них, Том Барнетт, сказал: «Я знаю, что отсюда не выберусь, но мы намеренны действовать». Эти четыре героя спасли жизни многих людей на земле, которых намеревались убить террористы…

Так вот — мы все сейчас летим этом рейсом, мы все в этом самолёте, со всеми нашими большими и маленькими детьми, со всеми нашими домами, машинами, банками, карьерами и амбициями. И самолёт этот пытаются захватить террористы. Что мы будем делать? Вспомним ли философию «непротивления злу насилием» и дадим террористам полную свободу делать с нами всё, что они хотят? Будем ли сидеть и ждать, что кто–то другой поднимется против террористов и всё обойдётся без нас? Или каждый из нас поднимется на борьбу со Злом, понимая, что положение очень тяжёлое и даже при участии всех победы никто не гарантирует?

После исхода Шаббата у Леи в доме Шева Брахот (семь благословений). Приходят молодожёны — Леин племянник с женой, — родственники, соседи. Есть такая традиция: в течение недели приглашать молодожёнов и устаивать трапезы в их честь в домах родственников или друзей. Один из соседей говорит о том, что ещё до рождения мальчика ангел назначает ему супругу, но найти друг друга им сложнее чем пересечь Красное Море. После застолья, после многочисленных речей и пожеланий, Нелли, племянница Леи, везёт молодожёнов в гостиницу. Мы вызываемся сопровождать, чтобы Нелли не возвращалась одна — уже далеко за полночь. На обратном пути останавливаемся на окраине Гар Хома и смотрим по сторонам. Вокруг холмы, осыпанные разноцветными огоньками. Кто–то говорил, что по огонькам можно отличить еврейское поселение от арабского. Но сейчас мы затрудняемся определить даже где кончаются огоньки поселений и начинаются огни звёзд. Это ощущение невозможно передать другими словами, на другом языке.

«Шир ламаалот, эса эйнай эль hэhарим, мэайн йаво эзри. Эзри мэим Адонай осэ шамаим ваарец…»
«Песнь ступеней, поднимаю взор к горам откуда придёт помощь. Помощь Г–спода, создателя неба и земли…». 

Продолжение

 Версия для печати