В сердце тайфуна всего спокойней

Продолжение. Начало см. «Спектр» №9, №10, №11.

Аарон Гуров — папа этих детей и муж их мамы Мирьям — погиб от пули палестинского бандита-снайпера.

Океан слёз

Рассказывает реб Шломо Карлебах

Дорогие мои друзья, для нас, так далёких даже от находящихся рядом, общение с кем–то из другого мира кажется очень необычным. Но для Учителей, для святых людей, для мастеров, для наших гигантов этот мир и другой мир очень близки. Когда святой рабби Ицхак из Ворки умер, покинул этот мир, а он и Коцкий реббе были лучшие на свете друзья, хотя их пути служения Б–гу были очень различны, каждый в Коцке знает, что Правда — это самое важное, в Ворки знали, что любовь к людям — самое важное в мире. Так вот, когда рабби Ицхак покинул этот мир, его сын, рав Менделе, очень беспокоился, он был уверен, что его отец пошлёт ему весточку, хотя бы во сне, но вот прошло уже четыре недели — и никаких вестей. Он пошёл к Коцкому реббе: «Реббе, я так волнуюсь за своего отца, я ничего не слышал от него уже четыре недели». Коцкий реббе сказал ему: «Дорогой Менделе, сказать по правде, я тоже волновался за твоего отца и не мог понять почему он не приходит ко мне и не рассказывает, что происходит с ним в другом мире. Но так как он не приходил ко мне, я решил пойти к нему. Я ходил от дворца к дворцу, я был во дворце Раши и во дворце Рамбама, рабби Акивы, Моше нашего учителя, Авраама, нашего отца. И везде мне говорили: «Да, он был здесь, но ушёл». Я спросил ангелов: «Где мой лучший друг, святой рабби Ицхак из Ворки?» Они сказали мне: «Ты должен идти в очень тёмный лес и на краю этого леса ты его найдёшь». Г–сподь, дай мне силы! Я пошёл по этому лесу, я никогда не видел такого тёмного, такого страшного места. За лесом был океан, я никогда не слышал в своей жизни волн, которые бы так рыдали. Каждая волна поднимаясь к небесам, рыдала, молила о чём–то. И вот мой друг, реб Ицхак, стоит, опираясь на палку, и не сводит глаз с океана. Я сказал: «Ицхак, мой лучший друг, что ты делаешь здесь?» Он сказал мне: «Мендл, ты узнаёшь этот океан?» Я сказал: «Нет, что это?» Он сказал: «Менделе, мой лучший друг, это океан слёз, это океан слёз святых людей Израиля. И я клянусь Б–гом, что не покину этот океан пока Б–г не утрёт все эти слёзы».

Слушайте, дорогие мои друзья, и вы и я иногда приходим в дом и слышим как плачут маленькие дети, а родители говорят: «Перестань плакать, ты уже большой...» Дети плачут на улицах всего мира, и никто не обращает на них внимание. Каждый раз, когда вы видите слёзы, остановитесь, не уходите до той поры, пока Единый, и только Он, ни утрёт эти слёзы. Когда плачут дети, их слёзы достигают Небес, не уходите, не покидайте их. Потому что каждый раз, когда вы говорите Б–гу, что не покинете эти слёзы, вы приближаете Избавление мира...

В посёлок Нокдим мы едем с остановки Тремпиада Гило на автобусе с пуленепробиваемыми стёклами. Пассажиры входят в переднюю дверь, и у водителя есть секунды, чтобы посмотреть на каждого из них, пока тот поднимается по ступенькам и покупает билет, чтобы решить опасен этот пассажир или нет, можно ли его впустить? Автобус едет из Иерусалима на юг, мы проезжаем через один туннель, через другой, потом видим как по сторонам дороги стоят вертикально подобные кривым зубам бетонные плиты, которые должны защитить нас от пуль арабов.

Так евреи живут в своём государстве, созданном для того, чтобы евреи всего мира могли иметь убежище и защиту. Такое мы построили себе самое демократическое, самое прогрессивное и самое терпимое к нашим врагам, самое «лучшее» на свете гетто: государство–гетто. Впервые за последние 2000 лет мы оказались сильнее своих врагов, но парадоксальным образом мы допустили ситуацию, когда евреев убивают в своем государстве, практически, в любом месте: в автобусах и на автобусных остановках, в магазинах и ресторанах, на дорогах и в собственных спальнях. В столице своего государства евреи бояться ездить в автобусах и посещать публичные места, а в посёлок, находящийся на расстоянии 20–40 минут езды от столицы, евреи вынуждены ездить на автобусе с пуленепробиваемыми стёклами…

Среди пассажиров много солдат, они смотрят в окна, договариваются с кем–то о встрече по телефону, спят. На дороге тоже полно солдат: на контрольных пунктах, возле рабочих, занятых дорожными работами. Невольно начинаешь думать, что, когда арабы уйдут и не нужно будет охранять каждый перекрёсток, каждый магазин, ресторан, кинотеатр, каждого рабочего на дороге, сколько освободиться рабочих рук, и насколько чаще будут люди улыбаться на улицах.

По этой дороге тысячи евреев каждый будний день едут на работу и обратно. По этой самой дороге ехал домой с подарками для детей мой старый друг по Минску, Ааарон, (Аркадий) Гуров в тот злосчастный день 25 февраля 2002 года, за несколько часов до начала Пурима. На этой самой дороге, между Текоа и Нокдим, пуля арабского террориста оборвала его жизнь, оставив его жену вдовой и четверых малолетних детей сиротами. Был убит и его друг Авраам Фиш, сидевший за рулём, получили ранения пятилетняя внучка Авраама Фиша и его дочь на последнем месяце беременности (врачам удалось спасти её жизнь и жизнь новорождённой девочки).

Мы не поддерживали отношений с Аароном последние годы, с тех пор как он уехал в Израиль, а я в Америку, но известие о его смерти потрясло меня. Аркадий — мудрый и всезнающий, не способный обидеть мухи, и он же — поселенец, убитый террористом. Всё это не укладывалось в голову. Поселенцы изображаются левой прессой Израиля этакими ковбоями дикого Запада, всегда с оружием, готовые учинить расправу, не дожидаясь появления властей.

Вспоминаю Аркашу, каким я его знал в Минске. Кто–то писал, «смерть забирает в первую очередь самого лучшего, самого доброго, самого нежного».

Об Аврааме Фише я знаю совсем немного: «Авраам Фиш приехал в Израиль из России 9 лет назад с женой и двумя дочерьми и поселился в Нокдим. Фиша считали одним из самых больших идеалистов в общине. Он всегда был готов помочь и добровольно вызывался на дежурства по охране поселения. Человек очень преданный семье, он всегда помогал своим дочерям и внукам…» — это было всё, что я узнал о нем.

И вот спустя полгода после этого страшного события, находясь в Израиле я созвонился с вдовой Аарона Гурова Мирьям, и мы с дочерью едем в Нокдим навестить её и их четверых детей.

Автобус петляет по горам, заезжая во все поселения от самых больших до крохотных на несколько караванов. Пселения обнесены заборами, у въезда — охрана, хотя внутрь автобуса никто не заглядывает. Секундная «проверка» водителем при входе пассажира в автобус — пропуск в любое поселение, мимо всех проверочных пунктов.

Mы проезжаем через Текоа и вскоре видим Нокдим. Женщина, вышедшая из автобуса вместе с нами, показывает нам дом Гуровых. Стучим, входим. Я видел Мирьям в Минске всего несколько раз, дети Гуровых родились уже в Израиле. Знакомимся: десятилетний Хаим, девятилетняя Хана–Бела, пятилетний Бени и младшая двухлетняя Шошана. Я удивляюсь — первый встречный показал нам их дом.

«Мы все знаем друг друга. Несчастье нас всех сделало одной семьёй», — говорит Мирьям. Осматриваемся. Большой книжный шкаф с книгами на русском, английском, иврите. Детские игрушки. Окно с потрясающим видом на горы. Возле него электронное пианино — рабочее место Аарона, где были написаны его композиции. Ветер, ещё более неистовый, чем в Гар Хома, несущий ещё более крепкие ароматы гор. Ветер, пытающийся ворваться во все окна и двери дома, во все щели.

Мы все понимаем, что невозможно обойтись без рассказа об обстоятельствах гибели Аркадия, но понимаем также и то, как много людей уже приходили навестить Мирьям и как тяжело её в очередной раз к этому возвращаться. Мирьям ставит нам видеозапись программы «Иерушалаим», где она и мать Аарона рассказывают о том, что произошло. И пока она занимается 2–летней Шошаной, мы смотрим видеокассету, слушаем воспоминания родственников, друзей, коллег — всё на фоне музыки Аркадия, — и их слова сливаются в какой–то единый поток скорби, жалоб, обид, сожалений, гнева и плача, единый поток Океана Слёз:

«Это произошло здесь, между еврейскими поселениями Текоа и Нокдим: сидевший за рулём 65–летний Авраам Фиш и сидящий с ним рядом 46–летний Аарон Гуров были убиты…»

«Что отличает этого человека — это то, что с радостью служит он Творцу. Когда смотришь на него, видно насколько он наполнен радостью от исполнения заповеди. Мы были вместе с Авраамом Фишем в поездке в Париже, — слышим мы голос с экрана, — и его предупредили, что Париж — город антисемитский, там много арабов, власти рекомендуют не ходить открыто с кипой на голове, советуют одеть какую–либо шляпу. Авраамом сказал: «Нет, пусть видят, что я еврей». И несомненно, антисемиты видели его, и он видел их взгляды, и сказал: «Больше я никогда не приеду в этот антисемитский Париж». Он все время ходил в кипе и показывал всем, что он не стыдиться быть евреем…

Авраам особенно любил весёлый праздник Пурим и был убит в самом середине поста накануне этого праздника…» (Цви Патлас. Два урока посвящённых светлой памяти р. Авраама Фиша и р. Аарона Гурова.)

«Аарон приехал из Минска 11 лет назад с женой и мамой. К этому времени он уже закончил минскую консерваторию, отслужил армию в военном оркестре, писал музыку для театральных спектаклей, стал членом Союза композиторов…»

«Сказано в наших святых книгах, что ворота музыки и ворота раскаянья стоят рядом… Mне рассказала вдова Аарона, что он подарил ей первое издание перевода «Песни песней» на русский язык. Это было в начале его возвращения…» (Цви Патлас.)

«После того, как Аарон в 1996 году начал писать музыку к программе «Иерушалаим» и к нашим фильмам, мы уже не представляли себе работу с другим композитором. Не только, потому что музыка была хорошая, не менее дорого было нам общение с этим безотказным, очень добрым и редкостно порядочным человеком. Жалко, что мы не ставили мюзиклы и оперы, у Аарона тогда было бы больше работы…»

«Мы все готовились к празднику Пурим, — рассказывает Мирьям на видеокассете, — Аркаша должен был играть в новом здании синагоги всякие музыкальные шутки во время чтения мегилат Эстер. Я помню, как мы репетировали, и все смеялись, радовались, Аркаша был очень доволен, что в новой синагоге такая хорошая акустика. И вот, в тот день все ждали его появления, я позвонила ему: «Где ты?». Он говорит: «Я в Гило, скоро буду дома». Это было за полчаса до того, как его убили...

«Ты не знаешь кого убили в Нокдим?» Потом прибежал кто–то из соседей и сказал, что убили Авраама Фиша. Я подумала, что в это же время там мог быть и Аркаша, хотя в то время на дороге было много машин, все спешили домой, к празднику. Потом я встретила людей, которые говорили, что они ехали прямо за ними, которые оказались на месте трагедии через минуту, две минуты, которых они обогнали на таком–то перекрёстке. То есть жертвой мог бы стать каждый из них. А через пять минут они все подошли к нашему дому, целая делегация включая тех, кто приходят в подобных случаях: социальный работник, врач, заместитель председателя совета поселения. Я стала закрывать двери и кричать, что я не хочу их видеть, что не могу пустить их в дом, что у меня ребёнок спит. Они всё равно вошли, они уже всякое видали. Они вошли и стали меня успокаивать, а мне всё казалось, что он ещё жив, и я требовала, чтобы меня отвезли на место теракта. Это было около четырёх часов, но до десяти вечера я не могла поверить, что он мёртв. Аркаша, такой живой, такой весёлый, с которым я только полчаса назад разговаривала по телефону, которого ждут дома дети. В десять часов меня отвезли в больницу, чтобы показать его лицо. Снайпер попал ему прямо в голову. Я спросила у врача долго ли Аркаша мучался. Врач сказал, что Аркаша не мучался не секунды, смерть наступила мгновенно. Когда мне открыли его лицо, я сразу увидела, что это он, ещё я увидела, что, действительно, он не мучался, он как–будто спал и улыбался во сне. Его жизнь оборвалась, когда он улыбался. Потом я узнала от дочери Авраама, которая была в той же машине и была ранена, что они действительно всё дорогу шутили, смеялись, пели. Я увидела спокойное, достойное лицо счастливого человека, который знает что–то такое, чего не знаем мы все…»

«Счастлив человек, который так прожил свою жизнь и так ушёл из этого мира, осветив имя Творца и жизнью своей и своим уходом… Kаждый человек — боец в этой борьбе. Силы света или силы тьмы — кто победит?…Тот пронзительный след, который оставил после себя человек, приехавший на эту землю и реализовавший написанное в наших книгах: «И возвращу тебя на твою землю, и обрежу сердце твоё…» (Цви Патлас.)

Смотрим мы также запись концерта памяти Аарона Гурова, а фактически авторский вечер, потому что постоянно звучит его музыка, исполняются его инструментальные и вокальные произведения. Так часто бывает, — лишь когда человек уходит, покидает нас, мы осознаём всю величину потери, мы вдруг обнаруживаем, что он был гениальным композитором, но не был признан, что он был человеком необычайной доброты, благородства, бескорыстия, был готов всегда придти на помощь. Но это было так естественно, что мы не очень это ценили и не были рядом, когда он сам нуждался в помощи.

Завершился концерт словами Мирьям: «…я всем вам хочу сказать, что несмотря на то, что нас убивают, несмотря на то, что нас расстреливают, мы не пали духом, нашу музыку нельзя прервать, мы здесь, на этой земле, и мы останемся здесь навсегда. Это то, чего хотел он, Аарон Гуров...»

Заканчивается рассказ, заканчивается музыка Аарона, остаётся только ветер, безумный, неистовый ветер, стенающий, рыдающий, просящий о чем–то почти человеческим голосом, ветер над Океаном Слёз. Остаются многоточия после каждой фразы…

Мирьям приглашает нас к столу, и мы садимся, потрясённые всем увиденным и услышанным, чувствуя как у горла стоит комок, а глаза самопроизвольно наполняются слезами.

— О том, как мы пришли к иудаизму можно написать роман. Это был долгий путь поиска, это было зрелое и сознательное решение взрослых людей. Вы, знаете, в еврейской среде люди всё время чего–то ищут, и по сути — это поиск духовности. Время от времени они оказываются в такой ситуации, когда неизбежно возникает вопрос: почему я родился евреем, случайно ли это, что из этого следует? И если я такой, как все остальные, то почему всё в моей жизни доказывает обратное? Так и мы с Аркашей пытались ответить на эти вопросы. В какой–то момент мы встретились физически и духовно, и с того времени мы шли вместе, хотя Аркаша был впереди и в каком–то плане вёл меня. Мы вместе вернулись к иудаизму и, как следствие, совершили алию в Израиль в 1991–м году. Мы сразу приехали жить в Алон Швут, одно из поселений Гуш Эциона, недалеко от Эфрата.

— Почему вы решили жить на поселениях, а не в Иерусалиме, не в Тель–Авиве?

— Аркаша так хотел. Он считал, что поселения — это передовой край. Мы потом уехали и из поселения Алон Швут, потому что в какой–то момент Аркаше стало слишком «буржуазно». Поселение существовало к этому времени уже 30 лет, и по мнению Аркаши поселенцы уже постарели, обуржуазились, «насытились», ему хотелось чего–то более молодого и задорного, он не искал лёгкой жизни. Так мы купили дом и переехали в Нокдим два года назад. Тогда в Нокдим жило всего 60 семей, сейчас — 120.

— Эта дорога называется «квиш меарот». Когда–то мы ездили в Иерусалим прямиком через Бейт–Лехем, но когда Рабин сдал арабам Бейт–Лехем по ословским договорам, тогда построили эту дорогу с туннелями. Это объездная дорога, но проблема в том, что как только мы начинаем строить объездную дорогу, чтобы избежать конфликта с арабами, тут же они начинают строить свои дома прямо возле этой дороги, без всякого разрешения, фактически, вне закона, но правительство не обращает на это внимание. То есть арабы строят где хотят, а евреям нужно разрешение. Посёлок Нокдим появился около 15–ти лет назад, однако, он был очень маленьким, потому, что правительство не давало разрешения строить дома и стояли только караваны. Все эти дома, что вы видите сегодня, начали строить только восемь лет назад. Наши друзья Гриша и Мила Трестманы жили здесь уже десять лет. Однажды они решили сделать хупу, «узаконить на старости лет наши отношения» — как они смеялись тогда. И я очень хорошо помню, как мы выехали из Алон Швута и ехали в Нокдим мимо Эфрата, и по дороге, это был 1992 год, стояли там и здесь одинокие домики арабов, однако, этих арабских деревень, которые расползаются сегодня как раковая опухоль, тогда и в помине не было.

— Всё было наоборот. Евреи пришли и начали строить на пустом месте, в пустыне, где никто кроме евреев никогда не жил со дня Сотворения Мира. Вон, видите, круглая горка, — это Иродион, замок, построенный Иродом. Когда появились в этом месте евреи, то появились рабочие места, стали приезжать и арабы. Если копнуть их документы, то можно гарантировать, что больше половина из них — граждане Иордании, а остальные приехали сюда из Египта, Сирии...

Если взять фотографии Бейт–Лехема 1967–го года, вы увидите маленькую, грязную, вонючую деревеньку без электричества и без единого большого жилого дома. Одни церкви и монастыри. Преобладающее население было арабо–христианское. После Шестидневной Войны 1967–го года, когда начал развиваться район Гуш Эцион, начал расцветать и расти Бейт–Лехем. Единственно, что он остается таким же грязным, арабы мусор за собой не убирают, выбрасывают прямо из окон на улицу. Теперь же, когда к власти пришёл Арафат, арабы–христиане оказались под большим давлением, перед многим стоит выбор: или убегать или принимать ислам. Об этом мировая пресса почему–то молчит.

— Да, арабы ездят тоже. Им запрещается ездить этой дорогой только, когда объявлена блокада, после теракта, после того, как убьют кого–то. Нам рассказали, что снайпер, который убил Аркадия и Авраама, сидел в засаде около 14–ти часов. Этот теракт очень тщательно планировался, террорист был особо тренирован и стрелял в движущуюся машину. Я предполагаю, что он ждал Авигдора Либермана, который тоже живёт в Нокдим.

— Нет, он сидел в окружённой Церкви Рождества с заложниками христианскими священниками и был выпущен за границу вместе с другими двенадцатью террористами. Сейчас он разгуливает по Италии и живёт в таких шикарных гостиницах, которые мы с Аркашей не могли бы себе позволить.

Мы очередной раз доходим до трагической гибели Аркадия и не в состоянии двигаться дальше, возвращаемся обратно, к тем счастливым дням, когда он был с нами.

— Постоянная работа — это мечта, у Аркадия была постоянная работа только последние полтора года в министерстве образования. До этого Аркадий писал музыку по заказам. Он пытался жить только композицией, но это было невозможно, поэтому он постоянно где–то преподавал — в колледже или частным образом. Это было очень сложно, потому, что в музыкальной сфере, в таких известных учреждениях, как академия Рубина, правит «мафия», то есть существуют «свои люди», которых принимают на работу, произведения которых исполняют, и т.д. Приведу типичный пример.

Один из наших друзей уходил из академии Рубина и предложил Аркадию подать документы на это место. Аркадий приходит, а секретарша отказывается даже принимать документы: «Это уже не актуально, место занято». Наш друг звонит директору академии: «Почему у Аркадия не принимают документы, должен быть конкурс хотя бы!» «Да, — говорит директор, — пусть принесёт документы». Аркадий снова приходит (посылать по почте бесполезно — документы наверняка «пропадут»), и секретарша снова заявляет: «Нет–нет, не нужно, место уже занято!» А в это время уже несколько лет студенты академии Рубина, композиторского и теоретического факультетов, у него ходят в учениках частным образом.

Как–то он послал свою симфонию в Тель–Авив, на конкурс Израильского Филармонического Оркестра, но её даже не удосужились посмотреть, потому что она была написана от руки, а не набрана на компьютере. У нас тогда не было компьютера и не было денег, чтобы кто–то нам набрал её на компьютере.

Аркадий не понимал, почему он должен биться и доказывать кому–то, что он что–то из себя представляет, когда вот она, музыка, возьмите и послушайте, возьмите и почитайте партитуру. Он знал себе цену, как композитору, но он был очень скромен и считал, что так или иначе его произведения будут замечены.

Только в последнее время что–то начало получаться, начали исполнять его произведения. Сейчас про его «Сарабанду» все говорят, что это гениальное произведение, моя подруга Лариса Герштейн, выбежала из зала, говорит: «Это настолько сильная музыка, настолько впечатляющая, я не могу этого выдержать, меня сейчас разорвёт. Я лучше потом послушаю, в записи».

— Нет, он писал очень много классической музыки, но также оперную, делал обработки или стилизации в духе еврейской музыки. Правда, он не выбирал, не садился за инструмент со словами: «Напишу–ка я музыку в таком–то стиле». Было такое впечатление, что это музыка находила его, причём это могло случиться в любом месте и в любое время: дома, в гостях, на работе, по дороге в машине. Если он был в это время дома, шёл к компьютеру, и тогда мы все знали, что не нужно его беспокоить, дать ему записать все пришедшие идеи. Помню, мы ехали откуда–то домой, все уставшие, голодные, а Аркаше начали в голову приходить всякие идеи прямо по дороге, в машине. Как только мы оказались дома, он помчался к компьютеру и минут двадцать его не было, он как–будто отсутствовал, а потом возвращается к нам, такой довольный, сияющий, говорит: «Ну всё, давайте ужинать». Он сам шутил по поводу этих внезапных исчезновений, говорил: «Подождите немного, мне факс пошёл». Но надо сказать, что над полученным «факсом» он очень много работал, а когда появлялся заказ, то использовал много из уже готового звукового материала. Аркадий оставил после себя очень много музыки, но также много кусков, фрагментов, поди теперь догадайся, что куда идёт, что с чем соединять, такое впечатление, что всё оборвалось на полуслове. Я сейчас пытаюсь разобраться в этом материале, в нотных записях, в звуковых файлах в компьютере, собрать всё, что можно предложить для публикации или исполнения. Это чрезвычайно трудно: собрать его музыку, найти в компьютере все нужные файлы, Аркадий ведь делал все эти записи для себя, он никогда не думал, что я или кто–то другой будет копаться в его файлах. Но гораздо труднее без Аркадия заниматься распространением его музыки. Пресс секретарь нашего поселения, пытаясь нам помочь, позвонил одному журналисту государственного телевизионного канала, а тот отвечает: «Зачем нам музыка никому не известного композитора? Где здесь «action», как мы заинтересуем этим наших зрителей» Наш пресс секретарь говорит: «Ну как же, это ведь композитор, которого убили!» А журналист отвечает: «Сейчас многих убивают, жертвами терактов никого не удивишь. Вот если бы его жена убила или он сам кого–то убил...» Вот так разговаривают наши журналисты.

У меня в жизни есть две цели: поднять детей и познакомить людей с музыкой Аркадия.

Жизнь, оборванная на полуслове. История, прерванная многоточием на самом интересном месте. Духовный поиск, творчество, попытка найти своё место в обществе, воспитание детей, строительство молодой общины поселения — всё прервалось, всё осталось недосказанным, недопетым. Но я верю, что на самом деле всё продолжается. Помню, как через несколько дней после убийства Биньямина Кахане и его жены Талии, мне приснился сон. Я видел Биньямина Кахане, смотрящего с высоты на ночной Иерусалим. Он находился в каком–то просторном помещении, зависшем в воздухе, и смотрел на землю через большое окно. Потом к нему подошла жена, Талия. И, когда я увидел с какой любовью и с какой решимостью они оба смотрят на ночной Иерусалим, я отчётливо понял, что борьба для них не прекратилась, что они продолжают отстаивать эту землю перед лицом врага, потому что борьба между добром и злом не ограничивается земной жизнью, но распространяется на все духовные планы.

Один из великих еврейских Учителей, лежа на смертном одре, сказал своим сыновьям: «О чём вы плачете, раньше наше общение было ограничено нашими физическими телами. Но после смерти моего тела я буду близок к вам, как не был никогда во время жизни».

И я верю, что это так, я верю, что Аарон Гуров и Авраам Фиш продолжают духовный поиск, продолжают творить и работать на благо своего народа, что они близки, как никогда, к своим детям, родственникам, друзьям, соседям поселения Нокдим, ко всему еврейскому народу.

Мы прощаемся с Мирьям, с детьми, и она провожает нас к остановке автобуса, где на небольшой площади посажены три дерева в память об Ааароне Гурове, Аврааме Фише и Парит Амрами 27–летней жительнице Нокдим, соседке Гуровых, матери троих детей, убитой террористами за полгода до Аарона и Авраама.

Mы садимся в автобус и снова катимся по среди величественных гор, мимо проверочных пунктов, мимо бетонных плит, через два туннеля, и я снова вспоминаю эту историю Шломо Карлебаха об Океане Слёз. И думаю о том, как мало мы делаем здесь, на земле, чтобы утешить страдающих нашего народа, помочь раненным, не могущим вернуться к прежней жизни, семьям, потерявшим кормильца, сиротам, лишённым родительской ласки. Ещё я думаю вот о чём: где они сейчас, праведники еврейского народа, отдавшие свои драгоценные жизни ради того, чтобы освятить имя Б–га, пробудить свой народ, искупить грехи своего народа? Где вы сейчас, реб Шломо Карлебах, где вы сейчас Аарон Гуров, Авраам Фиш, Гилель Либерман, Шалhевет Паз, Биньямин и Талия Кахане, Рахавам Зэеви...? Может вы сейчас стоите у этого самого Океана Слёз, уже переполненного за последние два года, стоите и клянётесь Г–споду, что не покинете это место, не оставите страдающих нашего народа, отдавших жизни на освящение Его имени. Ибо ясно вам как никому, что только от Него может быть утешение страдающим. Он, и только Он, осушит этот Океан Слёз и принесёт Избавление страдающему народу Израиля и всей нашей планете.

«В мире было создано много песен, но наши мудрецы говорят, что главных было всего десять… Девятая песня это «Шир Аширим» (Песнь Песней), составленная царём Шломо. Десятая песня ещё не раскрылась в мире, её будут петь сыновья Израиля, прославлять творца за то, что Он выполнил обещание и вернул нас на свою землю, и дал нам увидеть славу Творца на Земле. Но эта песня складывается из каждого нашего поступка, каждого нашего шага…». (Цви Патлас.)

Организован фонд имени Аарона Гурова. Задача фонда — популяризация его произведений, а также помощь молодым музыкантам.

Когда эта статья готовилась к печати стало известно, что Мирьям Гурова и семья Авраама Фиша подали в Верховный суд БАГАЦ иск на правительство Израиля, обвиняя его в том, что убийца отпущен и до сих пор находиться на свободе.

Продолжение.

 Версия для печати