ИРАКСКИЙ ГАМБИТ «ЛЕВЫХ» ИЛИ ОПРАВДАНИЕ АПОКАЛИПСИСА

Но вот что любопытно. Смотрю французское телевидение, там теперь много об этой войне говорят. Чай, в кои веки Франция прославилась, играет первую скрипку в мировых событиях. Вот и показывают много. И что замечаю. Как только начинается спор, где не одни «левые», где есть еще хоть один нормальный, здравомыслящий собеседник, так в миг все их построения рассыпаются, и крыть им нечем. Тогда в ход идет уже не демагогия, — в ход идет ложь. Именно ложь — последнее прибежище лево– «либерального» негодяя. Когда не проходят подтасовки и не получается пустыми, но красивыми лозунгами «залить мозги», когда собеседники хоть немного обладают здравым смыслом и неконформным сознанием, тогда лишь ты, великая и могучая, (а ложь и должна быть великая, иначе кто ж ей поверит), ты одна им опора.

Ложь начинается с того, КАК организуются такие шоу. Основной собеседник ведущего будет обязательно левых взглядов (правые взгляды во Франции — вообще моветон). Это может быть бывший министр, или нынешний депутат, знаменитый писатель, или известный ученый, политический обозреватель, преподаватель престижного университета или прославленный деятель культуры. Не важно кто — важно, чтобы интеллектуал левых взглядов. И ведущий будет ему подыгрывать, задавать наводящие вопросы, дополнять язвительными комментариями, вовремя подхихикивать, или даже просто многозначительно и иронически улыбаться, а камера покажет эту улыбку во весь экран. Приглашенный же на студию левый интеллектуал будет вещать, в меру способностей, обосновывая опасность, вредность этой войны или ее негуманность.

А какая война может быть гуманна? Война по определению несет смерть и разрушения. Если ее рассматривать абстрактно, в отрыве от исторического контекста — это всегда плохо, всегда бесчеловечно. И это главный козырь левой пропаганды. Козырь, казалось бы, беспроигрышный.

Эта левая игра ведется не только шулерски, но и заведомо еще в одни ворота. Чтобы уж точно не проиграть. Поэтому, когда дается слово защитнику правых ценностей, отстаивающему необходимость свержения Хусейна, то его можно и перебить, не выслушав до конца (излишне упоминать, что левого собеседника ведущий слушает открыв рот). Можно и посмеяться над его аргументами, сделать большие глаза и с ужасом в голосе спросить: «Что же это вы, милейший, хотите, чтобы гибли старики, женщины и дети?» И всякий, взявшийся отстаивать целесообразность военных действий против Саддама Хусейна, тут же, автоматически попадет в разряд врагов гуманизма и демократии. А будет упорствовать, доказывать свою правоту, тут уже и до знаменитого, так любимого левыми, обвинения в фашизме недалеко. Или хотя бы намека, на него. Дескать, дурной тон так думать и говорить. И, буквально на наших глазах, правые либералы, усилиями левого агитпропа, превращаются в каких–то «недочеловеков» и «фашистских отморозков», руконеподаваемых изгоев приличного общества.

И тем не менее, все споры правые неизменно выигрывают, ибо логика и аргументы — на их стороне. Демагогия и краснобайство, передергивания и подтасовки, бичевание и клеймение в конце концов проигрывают здравому смыслу. И вот тогда в дело вступает откровенная ложь, перевирание фактов. И ложь эта должна быть чудовищной. Таковы заветы геббельсовской пропаганды. А левые своим заветам верны.

Могут мне возразить, дескать всё у тебя тут перепутано, парень. Тони Блэр — лейборист, его партия социалистической окраски, значит «левая», а вот выступает за войну. А Жак Ширак — голлист, значит «правый», а именно он и возглавляет сегодня антивоенную партию. Замечу на это, что здесь тема для отдельной большой статьи (и похоже, очень нужной). Но многое и без подробных пояснений ясно. Необходимо учитывать тот простой и очевидный факт, что политические партии и политики имеют тенденцию со временем дрейфовать из одного политического спектра в другой. Влияет на этот дрейф прежде всего обстановка в обществе, настроения избирателей. Так партия де Голля за 50 лет своего существования в преимущественно «левой» избирательной среде не могла не трансформироваться из изначально четко «правой» в скрытую «левую» партию. То есть сами голлисты продолжают позиционироваться, как «правые», но вот на деле таковыми уже давно не являются. Так и в Великобритании, консервативной стране, лейбористы уже давно не «левые». Старое деление европейских партий по политическому спектру уже давно нуждается в пересмотре. Но многим перекрасившимся это совсем не выгодно и такая работа по переоценке ценностей сознательно тормозится политиками и их пиаром.

Так или иначе Европа, охмуренная своими интеллектуалами, пребывает в летаргическом сне беспамятства. Никто не вспоминает, что ведь точно так же, когда–то, да и не так, чтобы уж очень давно, в каком–нибудь 1938–м, Лойд–Джордж и Даладье уже привозили из Мюнхена «мир». Мир, который, как у Оруэлла, — это война. Новый Даладье — Жак Ширак — вновь толкует о мире. Точно таком же. Разница лишь в том, что тогда, в 38–м, война началась через год. Сейчас, в 2003–м, мы уже находимся в состоянии войны, и не первый год. И речь идет вовсе не о начале военных действий. Речь идет о конкретной битве этой войны, как в 44–м была битва за Нормандию. Интересно бы знать, находились ли и тогда говоруны, которые призывали бы американцев и англичан не высаживаться во Франции, называли это развязыванием бесчеловечной бойни, стращали возможными жертвами среди мирного населения. К сожалению, у истории короткая память, она не оставила нам имена тех, кто выступал против высадки в Нормандии.

Или же нет? Не было такого? Тогда спросим себя: а почему в 44–м миллионы не выходили на пацифистские демонстрации против своих правительств, против начала войны в Европе? Не забудем, что к 1944–м году в Западной, континентальной Европе было все спокойно, мирно повсюду стояли гитлеровские гарнизоны, но войны как таковой там нигде не было. В Испании гражданская война закончилась еще до начала Второй мировой. Германия и Италия работали на войну, выдавая все новые и новые тысячи своих граждан на убой, но это все было на Восточном или, на худой конец, на Южном, североафриканском фронте. Страны эти жили в военном режиме (еще бы, ведь они вели завоевания), но военных действий на их территориях не было.

Бельгию, Голландию, Данию и Люксембург война вообще обошла стороной, ибо они умудрившись сдаться Гитлеру «без жертв». Лишь упорных британцев безжалостно бомбила Люфтваффе. Но у британцев особенная гордость, и очевидно, особые понятия о чести.

Франция же, быстренько сдавшись на милость победителю, поделенная пополам оккупантами, к этому времени мирно попивала винцо и заедала его сыром, пережидая смутные времена. А в «маки», к партизанам, ушли в основном евреи и русские, которым и так грозила только смерть в концлагере. Честь страны спасали престарелый маршал в Виши и молодой генерал в Лондоне. Правда, старика маршала потом прокляли всей нацией, судили, приговорили к смерти, затем «помиловали» и заключили пожизненно в тюрьму на острове (как когда–то Наполеона). Только в отличие от Бонапарта пресловутый Петен, так никогда и не был реабилитирован. А ведь по справедливости, ему французы должны ничуть не меньше, чем де Голлю. Бесстрашный герой Первой мировой, знаменитый полководец, гордость французской армии, он один осмелился взвалить на себя тяжесть того позорного решения о капитуляции перед немцами. Решения, которого хотела вся Франция, ибо Франция тогда, в 40–м, (так же как и теперь) не желала воевать.

Роман Гуль в мемуарной книге «Я унес с собой Россию», в начале ее второго тома, хорошо описал царившие тогда во Франции настроения: никто не хотел воевать. Никто не хотел отрываться от мирной жизни, бросать свой дом, семью, детей, хозяйство, родную корову, брать ружье и идти защищать Родину. Ибо родиной для французских крестьян было их собственное хозяйство, их родной дом, их семья и скот. Они не видели смысла в этой войне, ибо им лично, их хозяйству и семье немцы никак не угрожали. И сдавались немцам целыми батальонами, полками, бригадами. Петен лишь публично выразил всеобщее желание нации, подписав капитуляцию и создав правительство коллаборантов в Виши. И Франция вздохнула с облегчением.

Этот старик, один на целую страну, нашел в себе мужество принять на свои плечи всеобщий позор. Так за что же его потом судили? За что сослали на остров и заключили в каземат? А потом, когда он слезно писал прошение правительству разрешить ему прогулку на час во внутреннем дворике, откуда было видно море, высшая власть в этой малой милости ему отказала. Немощному старику, не представлявшему никакой опасности, уже сидящему в тюрьме.

И по сути, было бы справедливо, чтоб на всех площадях, перекрестках и углах, где стоит теперь памятник де Голлю, рядом с ним стоял и памятник Петену. Ибо Петен, взяв на себя исполнение воли нации, взял на себя и ее позор. И этим спас честь французов. Так неужели они не должны быть благодарны маленькому (в смысле — низкого росточка) маршалу так же, как они благодарны большому (в смысле — высокому) генералу? Который, сидя в Лондоне, а потом привезенный в обозе американской армии в Париж, тоже спасал честь нации.

Сегодняшним де Голлем величают Жака Ширака. Лукавые журналисты угодливо подсунули нынешнему президенту этот образ «настоящего патриота» и «бесстрашного француза». В открытую не только об этом пишут, но и самого его в ходе телеинтервью льстиво спрашивают: «Вас сравнивают с генералом де Голлем, на которого вы теперь похожи не только своим высоким ростом». И он снисходительно принимает эти сравнения, лукаво умалчивая, что де Голль–то был как раз за войну, в насквозь пацифистской Франции 40–х. Де Голль как раз возглавил то незначительное меньшинство французов, кто не сложил оружия, кто открыто выступил не только против Гитлера, но и против сытого конформизма своей собственной нации. И роль де Голля сегодня исполняет вовсе не Ширак, а мало кому известный за пределами страны, лидер праволиберальной партии Ален Мадлен. Он один не испугался открыто выступить против всеобщего мнения, против наката в СМИ, против чудовищной массовой антивоенной истерии.

Когда–то, в начале 80–х, когда по Европе катилась волна всеобщих пацифистских настроений, когда, с подачи совесткой пропаганды, европейцы начали массово выступать против размещения в их странах американских ракет среднего радиуса, и миллионные толпы носили лозунг: «Лучше быть «красным», чем мертвым», — знаменитый русский диссидент и бывший многолетний политзек, Владимир Буковский издал маленькую брошюрку, оставшуюся не замеченной в Советском Союзе, но сильно нашумевшую на Западе. Книжечка эта называлась «Пацифисты против мира». Мало кому удалось так емко выразить суть западноевропейского пацифизма. Ибо «борьба за мир» при помощи разоружения собственных армий, перед лицом агрессивной «империи зла», не могла быть ничем иным, кроме как сдачей. Той самой сдачей, которая так досадно часто встречается в новейшей истории западноевропейцев.

Уже однажды они сдались Гитлеру. Потом, избавившись при помощи американцев и британцев от этой напасти, полюбили Сталина. И чуть было не сдались ему, если бы, опять же, не американцы с их планом Маршалла. Любопытно почитать французские или итальянские газеты 46–го или 47–го годов. Очень забавная открывается картина. Про маршала Сталина там найдете вы много приятного и комплиментарного. Увидите, как всерьез обсуждались преимущества сталинского социализма и благотворная роль коммунистов в войне. И как, усилиями левых журналистов, публицистов, политиков и деятелей культуры, обе эти страны, Франция и Италия, чуть было добровольно не отдались прямо в лапы дядюшки Джо.

Именно тогда Артур Кестлер написал свой роман «Век вожделения», где великолепно изобразил ЧЕГО именно вожделели французы. И, как и Роман Гуль в начале войны, Кестлер увидел в послевоенной Франции желание массы простых людей и интеллектуалов, политиков и, так называемых, «деятелей культуры», любой ценой сохранить свой маленький комфорт, свою возможность, не смотря ни на что, мирно сидеть в кабачках по вечерам и потягивать любимый «Пастис», вести задушевные беседы и не думать об ужасах, которые происходят не у нас. А раз «не у нас», то и нас не только не касается, но никогда и не может такого с нами случиться.

И мирно так, закрывая глаза на творящееся по соседству зло, образованный обыватель, «интеллектуал» и «деятель культуры», которого Солженицын метко поименовал «образованцем», краснобайски витиевато обоснует вам всю прелесть мирной жизни в лагере (социалистическом, конечно, который был по сути концлагерем). Обоснует все преимущества такого «мира» — ценой свободы — пред войной. И совершенно очевидную выгоду позы на коленях, пред неразумной гибелью в борьбе за свободу.

Вот этот обывательский душок, воцарившийся в послевоенной Франции, эту гипнотическую завороженность, казалось бы, нормальных людей перед нависшей опасностью, как будто французы, все до одного, превратились в кроликов, парализованных удавом, великолепно описал в своем романе Кестлер, воссоздав атмосферу нестерпимого желания массы культурных и образованных людей сдаться на милость «красному медведю», лишь бы только не воевать.

А еще говорят, что русский мужик привык рассчитывать на «авось». Этот знаменитый «русский авось» так и висит блестящей бляхой ярлыка на русских. А справедливо ли? Чем французы–то лучше? И разве дело здесь в национальном менталитете? Обыватель, он ведь интернационален. Он в любом национальном обличии хочет лишь спокойной сытой жизни и не готов пожертвовать НИЧЕМ ради ближнего.

И забыли уже, что не в прошлом веке, и не десятилетия назад, а всего годом раньше, в 1945–м, французские же коммунисты вешали после скорого самочинного суда Линча жандармов, кабатчиков и проституток, лишь за то, что те обслуживали немцев. Все выветрилось из памяти? Так быстро? За один год? Да нет, память тут не при чем. Просто вешали не нас. Кого–то другого. А до нас ведь очередь не дойдет.

Мирно пережившая войну Франция так же точно хотела мирно пережить приход «красных». В тщетной надежде слепых кутят, что коса репрессий и острова ГУЛАГа, — это не для них. И лишь опять же, помощь союзников, американцев с их планом Маршала, буквально за шиворот вытащила Францию и Италию из коммунистического смрадного болота. А ведь на выборах большинство французов и итальянцев уже голосовало тогда за коммунистов. Тогда французы в массе своей обожали вовсе не генерала де Голля, а именно товарища Мориса Тореза. И товарища Жака Дюкло, который был не только и не столько одним из главарей французских коммунистов, сколько смотрящим над ними от Кремля и Лубянки, старым агентом НКВД. Вот за этих «героев» и голосовала Франция в 1947 году.

Тех самых «героев», чей центральный орган, газета «Юманите», в марте 1940 года писала: «Генерал де Голль и другие агенты британского империализма хотели бы заставить французов воевать за интересы Сити...» и на немецких ротапринтах тиражировали призывы к солдатам французской армии не воевать с немцами. За тех самых Мориса Тореза и Жака Дюкло, которые в 1940–м писали: «Борьба французского народа имеет те же цели, что и борьба немецкого милитаризма. В этом смысле можно говорить о союзе».

И если бы опять же не США, жить бы французам в 16–й советской республике. И познакомились бы они тогда на своей шкуре со всеми прелестями сталинизма. Но не повезло. Не познакомились. За что, наверное, «заклятых друзей» американцев до сих пор не любят. Действительно, что это за союзники — сначала высадились в мирной Нормандии, разорили в ходе военных действий весь Север Франции, где так мирно и благополучно жилось французам при немцах. Затем помешали мирному переходу под мудрым руководством товарищей Тореза, Дюкло и Кашена к социализму в 47–м. Потом создали никому не нужный блок НАТО.

Но мало этого. Так американцы надумали еще в начале 80–х установить в ФРГ и Великобритании свои ядерные ракеты. То, что делалось это в ответ на размещение советских ракет в ГДР, никого не волновало. Вернее, наоборот, — волновало так, что лучше бы сдаться без боя. Потому что бой на этот раз выйдет ядерным, а значит, выиграть его нельзя. И мирная сдача западноевропейцев советскому монстру лучше, чем война. И пошел пацифизм разрастаться, захлестнула антивоенная волна и Британию, и Западную Германию.

«Лучше красным — чем мертвым» — хороший лозунг. В том смысле хороший, что прекрасно показывает суть этого антивоенного движения. Суть — в сдаче, капитуляции перед угрозой войны. И опять эти проклятые янки все испортили, довели своей безумной гонкой вооружений СССР до краха. Не получилось сдаться. А так уж цель была близка.

Для левых демагогов пацифизм — любимый конек, которого они выпускают всякий раз, как заходит речь о вооруженном отпоре злу. Тут такие традиции, что мало не покажется. И за последние полтора десятка лет пацифизм вовсе никуда не исчез. Были тут вопли протеста и демонстрации против бомбардировок Югославиии в 96–м. Ведь лучше было спокойно взирать на геноцид в южном подбрюшье Европы, чем прекратить этот кошмар раз и навсегда. И лишь усилиями тех самых «заклятых друзей» американцев и прекратился этот средневековый ужас. Если б не США, геноцид, как средство решения межнациональных споров, мирно перетек из конца 20–го века в век 21–й.

И ведь что любопытно. Когда Милошевич развязал войну в Европе, не было этих массовых протестов западных европейцев. Не было миллионных митингов и демонстраций. И когда Хусейн травил газом курдов, тысячами уничтожая женщин и детей, европейские властители дум тоже не позаботились о невинных жизнях мирных людей далекого Ирака.

Или дело тут не в географии? Югославия–то рядом, под боком. Может, все дело в том, что западные левые и в Милошевиче, и в Хусейне чуют своих, «левых». Сказать открыто не решаются, но иракский социализм, тем не менее, ближе их сердцу, чем проклятый американский империализм.

И потом, какой смысл протестовать против действий Милошевича или Хусейна. Ведь всем ясно, что диктаторы с общественным мнением не считаются, кровь лить из–за протестов не перестанут. Другое дело Америка. Здесь протестовать не бесполезно. Во–первых, американцы могут уступить, все ж таки цивилизация. А во–вторых, «американский империализм» — это классовый враг. Его надо «мочить» при любых обстоятельствах. А уж когда он военными средствами разгребает зловонные помойные ямы социалистических диктатур, тут уж, как говорится, сам Бог велел. И такого подарка, как «злокозненное нападение на мирный Ирак американской военщины в интересах мирового капитала», как же упустить. Надо использовать. По полной программе.

И забыли уже, кто первый начал. Не помнят ни 11 сентября, ни всемирного джихада. Да и есть ли он, этот самый джихад? Левые идеологи и публицисты до сих пор твердят, что его и в помине нет. А толерантность, она ведь должна быть для всех религий. Ислам не исключение. То, что радикальный ислам и не скрывает своих планов, что сам он не собирается быть с иными религиями и культурами толерантным, никого здесь не трогает. Опыт незамечания очевидного, у «левых» большой. Кроме того, в каком–то смысле, после краха коммунизма на Востоке, взгляды левых интеллектуалов Запада в поисках союзников обратились на Юг. И радикальный ислам, который есть лишь отрыжка феодальных обществ Востока, еще не переваривших до конца западные буржуазно–либеральные ценности, тут вполне может стать передовым отрядом революции и надежным союзником западных «левых».

На этот раз, правда, это будет революция, исходящая из стран Третьего мира. Ибо мир Второй (социалистического лагеря) — почил в бозе, а в мире Первом — уровень благосостояния достигнут такой, что пролетариат почти исчез сам собой, так и не придя к власти. Покинув Западную и Восточную Европу призрак коммунизма перекочевал южнее, в Азию и Африку. Но это не отменило первого марксистского закона о вековечной борьбе бедности против богатства. Только теперь эта борьба не внутри отдельных стран, а между странами и даже континентами. Как учил Маркс, мондиализация капиталов ведет к объединению пролетариев всех стран. И глобализм, о котором нам уже все уши прожужжали, в том и выражается, что теперь передовым отрядом всемирной революции становятся не какие–то там партии пролетариата, а целые страны и народы.

И так бедный (и в буквальном, и в переносном смысле), иракский народ превращается в форпост борьбы против «мирового империализма», чьим передовым отрядом выступает Америка. А радикальный ислам со всеми его арсеналами терроризма и фанатичных диктатур — это лишь новая идеологическая обертка борьбы голодных низов против сытых верхов. Все логично в этом «левом» мире. Революционное мировоззрение лишь сменило цвет с красного и коричневого — на зеленый. Но ни в коем случает оно не отказалось от утопии установить всеобщее царство равенства в бедности и бесправии, насилии и тотальном огосударствлении всего и вся. И именно поэтому сегодняшняя великая «левая» борьба против войны в Ираке, это не борьба за мир, каковой она пытается предстать, а лишь очередная боевая кампания во всемирной борьбе социалистов против капитализма и империализма.

Эта война, начавшись полтора столетия назад, вовсе не кончилась, как посчитали некоторые, с падением коммунистических диктатур в Восточной Европе. Это война продолжается. Всеобщая война «левых» против здравого смысла и свободного рынка, против благополучия и процветания, против демократических свобод и либерализма, прав человека и правовых государств. Уже давно «левые» выучились пользоваться всем этим арсеналом демократических обществ, иезуитски маскироваться под либералов и демократов, борцов за права угнетенных, обиженных и оскорбленных. По сути же, ведя борьбу не за то, чтобы всех сделать богатыми и свободными, а за то, чтобы уравнять нас всех в бедности и бесправии. Радикальный исламизм воспринимается этими «левыми», как союзник.

И не только в силу извечного принципа — враг моего врага — мой друг. Но и в силу того, что процветает исламизм, находит массовую поддержку прежде всего в среде нищих и люмпенизированных крестьян арабских стран. Долго дремавшие страны Востока, законсервировавшиеся в своем азиатском типе феодализма и потому отставшие и в техническом отношении от Запада, во второй половине 20–го столетия испытали наконец и на себе магическую силу всемирного капитализации. Глобализм ведь и вправду стал реальностью. Бурное развитие мондиализации капитала привело к вовлечению в его орбиту отсталых стран Азии и Африки. И заставило их переживать то, что когда–то пережила Европа, пережила болезненно и с кровью. Именно глобализация мировой экономики, развитие в странах Магриба и Ближнего Востока, Центральной и Юго–Восточной Азии капитализма и породило те самые процессы ухода огромных масс населения из деревни в город.

В городе эти бывшие патриархальные крестьяне отрываются от своих корней, культуры, традиций, привычного узкого мира сельской общины, и не могут сразу взять и в одночасье превратиться в горожан, живущих в гигантских муравейниках, совсем по иным законам. Лишенные привычных точек опоры, будучи в мегаполисах чужаками, да еще и новичками, эти люмпенизированные массы населения, прежде чем будут переварены и встроены в новую цивилизацию, изливают свое ущербное мировосприятие в увлечениях всякими простыми примитивными теориями, в массовых движениях протеста, в уходе в радикальные секты.

В христианской Европе таким радикальным сектантством, победившим в гонке за сознание масс, стал марксизм. В африканских и азиатских странах — им сегодня ускоренно становится исламизм. Выросший из недр традиционного ислама, найдя опору в догматах Корана о «священной войне всех мусульман против неверных — джихаде», исламизм, будучи всего лишь религиозной разновидностью тоталитарной идеологии, такой же, как и коммунизм, буквально на наших глазах стремительно трансформируется в новую революционную идеологию угнетенных масс. Этому способствует не только бедность мусульманского населения стран Юга. Этому способствует и приниженное, по сути неравноправное положение выходцев из этих стран, переселившихся за последние десятилетия в Европу.

В той же Франции, где уже 5 миллионов мусульман, абсолютное большинство из них — беднейшие слои эмигрантов из стран Магриба. Приехав во Францию в поисках лучшей доли, они столкнулись здесь не только со скрытым расизмом, но и совершенно очевидным нежеланием аборигенов делиться местом под солнцем. Лишь отдельные представители многочисленных эмигрантских общин смогли прорваться наверх, в этом застывшем в своей кастовости обществе. Абсолютному же большинству эмигрантов изначально была уготована та самая роль, которую они играли при европейцах во времена колоний. Роль прислуги, черных рабов, которые моют сортиры, метут улицы, вкалывают на фермах за три копейки, убирают в ресторанах, сидят с белыми детьми и удовлетворяют своим горячим темпераментом белых женщин.

Первые эмигранты, приехавшие в Европу сразу после Второй мировой войны, были согласны на эту униженную роль. Для них, выходцев из беднейших стран, то малое, что давали им в обмен за тяжкий труд европейцы — было невиданным благом цивилизации. Но их дети, выросшие на новой земле, учившиеся в европейских школах, смотревшие европейское телевидение, привыкшие считать Европу своей родиной, оказались вовсе не готовы занять место своих родителей возле параши. Они видели, что аборигены живут лучше их родителей и сами хотели жить лучше. Им опротивели эти гетто многоэтажных бетонных колодцев, которые понастроили специально для них на окраинах всех крупных городов и куда их фактически загнали, как в резервацию. Напрасно строители этих гетто надеялись, что цветные так и останутся в них. Напрасно обносили их заборами, создавали им свои особые инфраструктуры, со своими школами, детскими садами, больницами, парикмахерскими и магазинами. Дети первопроходцев из Африки не стали отсиживаться в этих концлагерях. Подрастая, эмигрантская молодежь выплеснулась на пределы своих гетто.

Сегодня проблема безопасности крайне остро встала во многих странах Западной Европы. Настолько остро, что в первый тур президентских выборов во Франции вышел крайне правый Ле Пен. Это вызвало скандал, шок в традиционно «левой» стране. А что же вы хотели? Французский обыватель оказался недоволен выходками цветной молодежи, которая его грабит и бьет по ночам, поджигает его почтовые ящики и насилует дочерей, курит наркотики и писает в лифте, дерзит и вызывающе себя ведет в метро, крушит и ломает автомобили и витрины шикарных лавок и ресторанов, всех этих символов зажиточной жизни белого класса, его просперити. Цветная молодежь пригородов тоже хочет этого просперити, тоже хочет «дольче виты».

Но, не получив хорошего образования в геттовых школах, не имея влиятельных и богатых родственников и друзей (уж так тут сложилось, что без них никуда), не обладая, по самому факту своего рождения и произрастания в многоквартирном гетто беднейших выходцев из стран третьего мира, ни нужным воспитанием, ни высокой культурой, эти молодые волки априори обречены занять в обществе место своих родителей, все тех же уборщиков и ассенизаторов. И, видя раннюю старость своих предков, изломанные артритом суставы своих матерей, по 8 часов проводящих в сырых катакомбах, где выращиваются знаменитые парижские шампиньоны, понимая, что и им уготовано то же самое, лишь по факту рождения в ТАКОЙ семье, эта молодежь начинает стихийный протест.

Пока лишь битье витрин и поджег мусорных баков, угон автомобилей и грабежи квартир. Все это — лишь цветочки. Этот новый пролетариат, который Европа сама завезла себе на голову из Африки и Азии, и есть та питательная среда исламистов. Их родители голосовали за коммунистических мэров и социалистических депутатов, которые казались им борцами за интересы бедноты. Но дети уже ни за кого не голосуют. Они отвергли это лицемерное общество фарисеев, они выбрали новый путь — ислам. Вот идеология, которая просто и доходчиво объясняет этим разъяренным отверженным, в чем корень зла. И предлагает не только объяснение, но и выход. И формирует на территориях западноевропейских стран отряды новых шахидов, новых борцов за дело униженных и оскорбленных. И эта пятая колонна ввезена в свой дом самими европейцами. Она выращена бесчеловечными условиями существования в бедняцких кварталах цветных, отринутых эгоистичным обществом аборигенов.

Муфтии и исламистские проповедники лишь довершают дело, формируя и обучая в мечетях и на нелегальных квартирах арабскую молодежь, пропитывая ее мозги фанатичной убежденностью в правоте своего дела, помогая молодым париям усвоить высшую миссию, заповеданную Аллахом — джихад. Запущенный в дело отморозками из новых ульяновых в чалме, исламистский поход серпа без молота, будет пострашнее, чем танки Гудериана. И старушка Европа, разложенная своим комфортом и сладкоголосыми речами «левых», маскирующихся под либералов и правозащитников, сама быстро и покорно ляжет под это новое нашествие.

И первый шаг к этой сдаче, делается именно сейчас. Когда миллионы выходят на улицу с защитой Саддама Хусейна. На транспарантах у них пламенный лозунг: «Нет войне». Почему–то стесняются дописать, войне против кого. На плакатах у них фотографии иракских женщин и детей. Тех самых, которых режим Хусейна травил газом тысячами, десятками тысяч. И других, кто, зачумленный тотальной саддамовской пропагандой, напуганный жестокостью хусейновский спецслужб, сегодня стопроцентно голосует за диктатора. Но которых еще не поздно вытащить из пасти Молоха, стоит лишь скинуть ядовитый режим, отравляющий их души. Нам, русским, долго жившим при сходном режиме, как никому другому понятны чувства простых иракцев. У нас тоже голосовали 99,9% «за». Но как многие из нас завидовали немцам и японцам, которым повезло — их оккупировали союзники. И как только режим ослаб и пошатнулся, большинство русских однозначно сделали выбор в пользу демократии и свободы. Так чем же простые иракцы хуже нас?

Почему–то противники войны все никак не усвоят, что война эта уже давно идет. На тихоокеанских пляжах и парижских улицах, в лондонской мечети и израильских городах, в каирском университете и в горах Кавказа, на танкерах, взлетающих в воздух в Персидском заливе, и в нью–йоркских небоскребах, в вырезаемых поголовно алжирских деревнях и в аль–кайдовых пещерах Афганистана. Войну эту объявили нам. Мы ее не хотели. Но чем дольше мы будем не признавать ее за войну, тем быстрее она закончится для нас поражением. И вот только тогда наступит долгожданный мир. Когда все «неверные» будут отправлены в рай, или же перейдут в мусульманство. Но это будет не мусульманство Низами и Авиценны, а мусульманство, преподаваемое сегодня в массовом порядке всем палестинским детям, которые грамоте учатся, выводя на доске свои первые слова: «Убей!»

Это смерть европейской цивилизации. Она уже грядет, уже наступает, лижет нам пятки огнем. Сколько можно поднимать руки? На этот раз не удастся отсидеться под юбкой жены, рядом с любимыми коровами и за стаканчиком вина. Нет. Эта чума пожрет всех. Тотально. И неужели нам не хватит разума, чтобы ее остановить? Или же Г-сподь окончательно нас лишил его, что мы вставляем палки в колеса американской военной машине, которая только одна и может нас спасти и защитить. И вновь эта странная нация — американцы, что взошла, как на дрожжах, за полстолетия, пышным пирогом невиданной цивилизации, спешит нам на помощь, торопится, чтобы прижечь чуму, пока она не поглотила мир. На этот раз не коричневую, и не красную. А зеленую. Так неужто смена цвета так застит глаза, что мы не видим ее тоталитарной сути, ее кровавых подвигов и людоедских целей. Неужто, встанем на колени и будем хором выкручивать руки нашим спасителям, нашим единственным здравомыслящим врачам, которые первые среди нас обрели разум, хотя и такой страшной ценой. 

¹АНДРЕЙ КРИВОВ — историк по образованию, живет во Франции, с 1988–го года. 10 лет проработал редактором в парижской газете «Русская мысль». — Прим. ред.

 Версия для печати