Лариса Герштейн: «Моё политическое кредо – это достоинство!»

Заместитель мэра Иерусалима Лариса Герштейн в своём кабинете в мэрии.

Лариса Герштейн — химик по образованию — прибыла в Израиль в начале 1970–х в возрасте 22 лет. Некоторое время работала в Хайфском Технионе (вторая её степень по органической химии). Неожиданно выяснилось, что она обладает голосом исключительной красоты и редкого тембра. Несколько лет с друзьями — талантливыми поэтами, певцами и музыкантами — гастролировала по всей стране и за её пределами. Со сценой рассталась после того, как в резиденции Ицхака Навона, президента Израиля, познакомилась с Эдуардом Кузнецовым, только что прибывшим в страну после отсидки по «самолетному делу». Они стали супругами. В начале 90-х Лариса руководила в Открытом университете школой журналистов (до того Л.Герштейн с Э.Кузнецовым 6 лет работали в Европе на радиостанции «Свобода»). Затем в Израиле она занялась общественной деятельностью. Была избрана членом муниципалитета столицы, а впоследствии — заместителем мэра Иерусалима.

— Лариса, где вы выросли, как оказались в Израиле?

— Я родилась и выросла в Киргизии. Около Чулпан–Ата. Между Рыбачьим и Чусамыром. Года в четыре попала во Фрунзе. Родители со стороны матери — ссыльные из Западной Украины. Были высланы, когда Сталин «освобождал» Западную Украину. Родилась после войны, естественно. Мне было 13 лет, когда отец из Киргизии переехал работать в Ленинград. Там я закончила химфак ЛГПИ им. Герцена. И оттуда уже с малолетним ребенком на руках... То–есть, не малолетним, я по ней–то и считаю свой срок прибытия — ей было меньше года — с грудным ребёнком приехала в Израиль.

— В какой–то мере... Через год приехали родители, еще через год — брат. У меня здесь сейчас огромная семья. Потом уже, в 90–е годы, начали подтягиваться и другие родственники. Тётя, сестра двоюродная и другие двоюродные братья и даже брат отца приехал. Он был правоверным коммунистом многие–многие–многие–многие и многие годы. Но я была первопроходцем.

— Трудно, конечно, но не ужас, не ужас ужасов...

— Язык очень легко пошел.

— Учиться времени не было. Я должна была всё время подрабатывать. Учеба была сбоку припёка. А язык очень легко пошёл. Дело вот в чём. Совершенно неожиданно для себя через год после прибытия я стала певицей. А через полтора после прибытия приняла участие в шоу «Израильская песня». Это была длиной в четыре месяца поездка по всем столицам всех штатов Америки. В таком, знаете, дорожном автобусике. Нас было 18 человек. Прикладная выставка, ансамблик, оркестр и три певца. Я была солистка. И, поскольку ни единого русскопроизносящего во всём автобусе не было, то за эти почти четыре месяца я стала совершенно ивритоговорящим человеком.

— Абсолютно. И я не выучила иврит, а просто начала разговаривать, причем сразу на сленге.

— В политику я попала, не скажу что случайно, но ведома была одним только азартом. Я человек игровой. Это было самое начало 90–х годов. Я тогда возглавляла женскую организацию новых репатриантов. И в политику попала, потому что на меня было показано пальцем нынешнему мэру, который сейчас наш город со всеми потрохами отдал на растерзание. Я имею в виду Ольмерта. Он тогда пошёл против легендарного, старого мэра Теди Колека, который руководил Иерусалимом 28 лет. 28 лет каденция за каденцией переизбирался он. Абсолютно легендарный и очень старый, и центристско–левоватого толка. Ольмерт стал первым правым мэром. Я была одна из первых, кто его поддержал. Он познакомился со мной и предложил включить меня в свой список. Так с ним в одном списке и пошла на выборы, и не жалею об этом.

— Да. Я была едва ли не первым человеком русскоязычной общины, который был выбран на такой высокий пост. Все русские партии, движения и их расколы... всё это в будущем.

— 1993–й. Самое начало большой волны алии. А пошла я на это из чувства... У меня есть одно качество, которое на первый взгляд кажется абсолютно несовместимым с богемным характером и артистической натурой. Я чудовищно, патологически ответственна. Кстати говорят, большие артисты всегда ответственны. Они не опоздают на спектакль, вовремя всё сделают, вовремя будут готовы. Я никогда не опаздываю на встречи. И дело не в пунктуальности, дело вот в этой... желудочной ответственности. Я кишками понимаю, что от меня зависит уйма людей¹.

И вот потом год после выборов... Я врать не буду, год я провела в своей должности почти в бессознательном состоянии. Во-первых, потому что я была совершенно не политический человек, я мало что понимала в городском хозяйстве, без связей, без политических связей. Понимание, то есть стратегия, у меня была. Я прекрасно понимала «зачем». Я ведь из Азии и всегда разделяю: европейцы знают «как». Мы, азиаты, знаем «зачем». Я знала зачем я в это влезла и зачем я это делаю. Я делаю это затем, чтобы у людей, не то чтобы возродить или вернуть, «вернуть» — это неправильный глагол. А вот стимулировать абсолютное личное достоинство. Моё политическое кредо — это достоинство. Честь общины, честь каждого члена общины.

— Города — это само собой. Невозможно себе представить огромную массу людей с развитым собственным достоинством, у которых нет работы, нет языка, нет постоянного собственного жилья, нет понимания, для чего они здесь. Зачастую — а последующие годы для русской общины были очень тяжелые, особенно 94–й, 95–й, 96–й — газетная травля. На нас сваливали все грехи и негрехи... Вы знаете, в Израиле укоренилась традиция — каждая новая алия подвергается нападкам со всех сторон. И мне казалось, что человек общины, которым я и сегодня себя вижу, мыслю и осознаю, хотя передо мною уже огромный спектр общечеловеческих задач и ценностей… Это не просто сентенция, это не сентенция, а понимание того, что, как ни патетически это звучит, но именно русские спасут Израиль, который почти полностью деморализован. Для меня абсолютно очевидно и понятно, что именно русские спасут Израиль. Коренные израильтяне устали, а «наши» имеют огромный внутренний накал национального самосознания. Это огромный потенциал, это факел, который сможет зажечь огонь национального самосознания во всём Израиле.

— Именно абсорбция. Я получила портфель абсорбции и 5 лет отвечала за приём и устройство новых репатриантов в городе. И это были крайне каторжные, но безумно интересные годы. На следующих выборах, когда я пошла отдельно от мэра и получила два мандата, он как бы наказал русскую общину. Портфель абсорбции он оставил себе. Конечно он абсорбцией не занимался, всё запустил, закрыл уйму проектов. Оставил только три крупных проекта, и поставил на них своего наместника. Это, знаете, такой модный сейчас способ управлять. Не лидера ставить во главе какого–то направления, а прихвостня. Поставил такого прихвостня, который усадил в мэрии половину своей семьи. Я не против, если человек чего–то стоит. А если у него цена — только родственные связи, и полная некомпетенция в деле… Я такого не принимаю. Вот и результат. Крайне низкий процент алии в город. Я имею в виду процент от общего числа прибывающих в Израиль. Ниже низкого. Около 3–4%. Потому что город не привлекательный. Город не имеет настоящих возможностей трудоустройства, жилья. Город не может предложить, как вы говорите, светлого, полусветлого и даже полутёмного будущего. Ольмерт, покинув город, как он думает, пойдя на повышение (я считаю что никогда, никакая министерская должность не сравнится с великой честью быть мэром Иерусалима), никакого повышения не получил. Это моё абсолютное убеждение. У меня тоже была два или три раза возможность стать членом парламента. Одним из 120. Однако все мои амбиции, я просто слово это не люблю, все мои помыслы — они в рамках Иерусалима, я считаю, что это не просто краеугольный камень существования еврейского народа, но и то, какой статус у Иерусалима, как он выглядит на международных картах, каким он является народам мира, от этого зависит в каком состоянии чести или бесчестия находится весь еврейский народ. Я не хочу, чтобы вы мои слова расценили как пафос. Я так вижу, чувствую и живу.

— Да. Как я уже говорила, в 1998–м году я выбралась сама. Сейчас моя вторая каденция. И Ольмерт не дал мне портфель абсорбции. Просто из мести и из соображения электорального толка. Он прекрасно понимает, что любой общественный портфель, например, «молодежь и общество» или та же абсорбция — это люди, это вечные проблемы, которыми надо заниматься 26 часов в сутки. И в то же время, если ты последнюю свою кровинку отдаёшь решению человеческих проблем, — это твой электорат. Технические, целевые разделы деятельности, как, например, транспорт или уборка улиц, — в них нет прямой работы с людьми. Вот он и забрал портфель абсорбции, предполагая, что электорат автоматически окажется на его стороне. И это даже не ошибка, это чудовищное заблуждение, которое потом сказывается на людях. Он забрал себе этот портфель, а мне дал безумно почётный портфель — зарубежные связи Иерусалима. Я — министр иностранных дел Иерусалима. Работала всё это время безумно много. Но этого не видно в городе. Я встречала тысячи, если не больше делегаций и важных персон. Ездила по разным весям и городам. Я представляла Иерусалим в тысяче мест по всей земле.

— Конечно! Ещё, кроме иностранных дел, у меня портфель туризма. А в Израиле кризис туризма в связи с ситуацией в сфере безопасности. Поэтому все дела которые я делаю, они не видны в Иерусалиме. Они видны там, как мы говорили в СССР, «за бугром». И, кстати говоря, мне удалось стать довольно известным посланником Иерусалима в очень многих странах, в очень многих городах. Есть немало мест в мире, где мне удалось переломить негативное отношение или даже неприятие того, что именно Иерусалим — это еврейская столица еврейского государства.

Вы знаете, есть такая модная фраза «Иерусалим — город трех религий». Я вижу в этом некоторое посягательство, как бы намёк: «Иерусалим принадлежит трем религиям». Я всегда спокойно говорю: «знаете, дорогие, иудаизм — это «главная фирма». Все остальные — дочерние». Не надо бросаться словами. Слова застревают в головах и становятся как бы фактом. А фактом является то, что Иерусалим есть еврейский город. Есть еврейская столица. И не просто столица еврейского государства, а столица еврейского народа. Я настаиваю на этом. Поэтому, когда при Бараке шли разговоры о разделе Иерусалима, я вышла с идеей, и идея эта абсолютно правильная, что Иерусалим и судьба Иерусалима могут быть решены только в рамках всенародного референдума, и не всеизраильского, а всееврейского, по всему миру. Только в рамках всееврейского, поголовного, всемирного, потому что Иерусалим не является лишь частью Израиля. Это святой город еврейского народа вообще. Всего еврейского народа. Более того, я бы приплела к этому и христиан тоже. Потому что христиане, правильные христиане, — они совершенно отчетливо понимают, что Иерусалим — город евреев. И только отсюда придет Благодать.

— Их есть у нас. Несколько. Кстати, это тоже одна из моих обязанностей, я дважды в год встречаюсь со всеми главами всех конфессий в этом городе, устраиваю ужин или обед. Это одна из моих задач — поддерживать правильное отношение к Иерусалиму среди десятков, а то и сотен различных конфессий в нашей столице — Иерусалиме. Поддерживать с ними отношения, постоянно излучать осознание того, что Иерусалим — это еврейская столица. А вы — гости, хорошие гости, а мы — хорошие хозяева, потому что мы гостеприимны. Мы — исключительно веротерпимы. Ни одна другая ни религия, ни страна не могла бы так мудро вести политику отношений к различным конфессиям. Поэтому — гости. Гости у Неба даже, не у Города.

— Это — не анекдот, это я говорю на всех своих выступлениях. У нас местные тарифы на разговоры с Г–сподом Б–гом. Это — чистая правда. Вообще, что касается чудес в Иерусалиме — не бойтесь выглядеть мистиком или слегка ненормальным. Это — чистая правда. Иерусалимский синдром существует. И необычные или паранормальные с точки зрения материалиста явления случаются в Иерусалиме каждый день и каждую неделю. Поэтому — не бойтесь говорить о них. Здесь люди уже привычные.

— Я очень быстро читаю. Открою вам секрет. Я — пишу двумя руками. И в разные стороны, и в одну сторону... Потому что я — левша, а в детстве, в простой русской школе в Киргизии, меня год держали в углу. Я год не умела ни читать ни писать, потому что я — левша, а нас заставляли писать правой рукой. И в связи с этим я теперь работаю двумя сторонами мозга и пишу обеими руками.

На моих изумленных глазах Лариса, взяв в обе руки по карандашу симметрично от центра на периферию листа пишет как зеркальное отображение синхронный текст:

— Это явление известно. Так мог писать Леонардо Да–Винчи. Я спокойно пишу зеркально, и также легко читаю зеркальный текст. Я так пишу секретные записки. Это просто включена другая половина мозга.

Вы надписали на книге обо мне «умная». Я это принимаю не как комплимент, а как данность. А вот слово «правая» понимаю как «права», а не как правая. Потому что я не правая, я — национально ориентированная. Я состою в блоке «Национальное единство» и являюсь главой центра партии «Исраэль Бейтену», лидер которой — Либерман. И я не выношу, когда начинаются крики «Либерман — экстремист!» Я на это отвечаю очень простую вещь. У нас — экстремальная ситуация. И сегодня без нас, экстремистов, вы, миролюбцы, уже давно были бы невесть где. Поэтому я — не экстремист, я — трезво, реально мыслящий политик и общественный деятель. И я считаю, что в экстремальной ситуации нужно вести себя экстремально. Экстремально, а не пораженчески. Я просто не пораженец. А любой не пораженец у нас сегодня — экстремист. Интересно, правда? Наш государственный истеблишмент, на мой взгляд, сегодня постоянно находится в аморальном поиске: «что бы отдать, где бы уступить... что бы, где бы, кому бы». А я считаю, ровно наоборот.

— Привели к Катастрофе! Никому я не хочу нравиться! Я ненавижу слово «выжить». Я считаю, что «выжить» — это значит «любой ценой». А я на любую цену не согласна. Я считаю, что надо жить, но самое главное — с достоинством.

Мене папа когда-то, совсем маленькой, рассказал гениальную историю, я её запомнила на всю жизнь. Каждому еврейскому ребенку в 5, в 6, в 7 лет начинают рассказывать о Катастрофе. И вот он рассказал мне, как в одном из местечек согнали людей на пустырь, где кроме травы ничего и не было. Обнесли колючей проволокой и держали в голоде и холоде. И так вот их держали. Месяц. Без еды практически. И каждому утром давали консервную банку с водой. Так вот тот, кто тратил треть банки на умывание, а не выпивал всё, — тот и выжил. Треть банки — на человеческое достоинство. А остальное — на «выжить». Нет такого — выжить. Никому не нужен выживший с разрушенной внутренней честью человек. Поэтому — я против «выжить». Когда мне говорят: «главное — выжить», нет! Главное — жить. Я однажды шокировала людей на нашем телевидении. Это была пресс–конференция, когда нас буквально и Европа, и Америка загоняли в угол. «Переговоры, переговоры... С партнёром». Какой он «партнёр»? — убийца и подонок Арафат... Наконец сейчас все это поняли, но мы потеряли столько времени... и жизней. Буквально Израиль был загнан в угол, и меня облепили представители всяких теле- и радиостанций, и сказали: «Ну а в чём вы видите решение?» Я ответила, что я хочу, чтобы мир понял, что конец евреев означает конец планетарной цивилизации, и поэтому запомните, что у нас есть ядерное оружие, и мы поведём себя как жители Масады. Мы взорвём себя, но и вам конец, потому что вы загоняете нас в угол. Один парень как будто очнулся и говорит: «Ну, так что же это, Питарон Шимшон?» Питарон Шимшон — это на иврите «Решение Самсона», который, помните, обрушил Храм на себя вместе с врагами. Я сказала: «Да!» Когда народ, имеющий национальное достоинство, загоняют в угол — это единственное решение, которое сохраняет честь свою и других людей тоже. Я не верю в благополучие Европы, которая продаст и предаст евреев и сдастся исламу. Я вижу Европу, как пророчица, разделенной на зоны. Так вот, христианская зона будет там самая маленькая. Чтобы у них не было иллюзий. Все, кто идёт на смычку с антисемитами и гонителями евреев в историческом контексте кончают позором и смертью. Все до единого. Поэтому, — чтобы не было иллюзий. Это им сейчас кажется, что вот сейчас евреев уступим. Главное — евреи мешают. Мы евреев уступим и всё у нас наладится с исламом. Жалкий самообман.

Великий Черчилль, при всех его недостатках и достатках, сказал Чемберлену, вернувшемуся с очередных позорных переговоров: «Мы могли получить позор или войну, а получили и позор, и войну».

Так вот я предпочитаю войну. Потому что не надо бояться. Потому что то, что происходит сейчас — это не война религий. И не война цивилизаций, как любят говорить. Абсолютное словоблудие это. Потому что религия смерти — не есть религия. И цивилизация смерти — не цивилизация. И культура смерти — не культура. Поэтому идёт война между цивилизацией самой по себе и беспрецедентным варварством. И это война жизни против смерти. И не надо выдумывать эти красивые фразы. Мир тонет в политической корректности. Давайте говорить прямым текстом. Хватит извиняться, оглядываться и бояться сказать лишнее слово. Хватит, потому что радикальный ислам — не есть религия. Это есть идеология захвата мира. Чего вы боитесь? Скажите это вслух! Более того, они же это не скрывают.

— И я не против ислама! Есть умеренный ислам. Есть страны, исповедующие и пропагандирующие, проповедующие нормальный, человеческий ислам. Ислам ведь большой! Филиппины, Индонезия, Казахстан, между прочим. Турция, между прочим. Надо их поддерживать. Как когда–то «вражьи голоса» поддерживали в Союзе диссидентов. Надо дать им право, легитимацию, ощущение того, что они не инакомыслящие в исламе, не отбросы, а именно они ведут ислам. А не эти ублюдки, убийцы и подонки. Потому что с терроризмом можно покончить только объединившись.

— Я стала перебирать в памяти, не знаю ли я вашего телефона и на романовском номере мне показалось, что я вас поймаю. Так и случилось. Вот вы знаете, у Виктора Гюго была такая болезнь. Он запоминал цифры: номера театров, кебов в Париже. Вот то же и у меня, только цифр намного больше. Я все нужные мне номера телефонов помню и почти не пользуюсь записными книжками. Помню огромное количество номеров машин своих знакомых. Это происходит помимо моей воли. Мой муж говорит, что у меня мусор в голове, а я играю цифрами, и иногда по номеру машины могу сказать... я никогда не говорю, но я прекрасно понимаю, например, когда у него следующий ремонт в гараже или не заболеет ли он гриппом. И смешно и не смешно, но номер телефона, как бы он вам ни виделся случайным, никогда не бывает случайным. Цифры — великая вещь. У меня есть любимые цифры, есть — не любимые. Я цифры слышу. Иногда, забыв номер, я помню, как он звучит. Не по писку клавиш. А по мелодике самого номера.

— Я не бард. Я пою, но я не бард. Бард — это кто сам пишет. Я написала в Израиле дай Б–г 2–3 песни. И то кому–то посвященные или к каким–то датам. В 20 лет поняла, что есть такие люди как Окуджава, или Высоцкий, или Берковский.

— Солидарна с вами полностью. Я, учредитель фонда Окуджавы в Израиле и на последнем фестивале в октябре я пригласила Виктора как почётного гостя, и он побывал в трёх городах. Обычно фестиваль фонда Окуджавы мы проводим только в Иерусалиме, потому что фонд — он Иерусалимский. В последний раз мы решили расширить географию. Было семь отборочных туров, мы включили огромное количество людей — бардов и небардов — со своими песнями и с чужими. С песнями, посвященными Окуджаве. И вот почётным гостем был Виктор Берковский.

— Да, но он вполне самостоятельно ходил. Замечательно выступал, замечательный дядька.

— Нет, это в рамках моих увлечений. Потому что я с Булатом Окуджавой всю жизнь дружила. И я была первым человеком, сейчас уже далеко не единственным, чему я очень рада, который поёт Окуджаву на иврите.

В позапрошлом году я взяла медаль на фестивале Окуджавы, который был в Москве. 12 стран участвовало. Я вышла на сцену, увидела огромный зал, в театре Вахтангова это было, — две с половиной тысячи человек, и сказала вещь, которая может только с неба придти. Неожиданно для себя я сказала: «Я буду петь вам Окуджаву на родном языке Г-спода Б-га». На следующий день я должна была уезжать, включила телевидение в своём номере. И на всех каналах в новостях говорили: «Вчера Лариса Герштейн из Иерусалима в Москве пела на фестивале Окуджавы на родном языке Г–спода Б–га». Это пошло как летучее выражение. Вот если от меня что-то и останется, то эта вот фраза. «Я пела вам на родном языке Г-спода Б-га». Мне кажется, это — здорово.

Я ещё занята сейчас проектом, который называется «30 песен Окуджавы на иврите». Хочу сделать диск. Хочу создать серию для обучения ивриту русскоговорящих граждан Израиля. Вообще считаю, что одно из тяжелейших преступлений государства перед новоприбывшими это то, как плохо учат языку. Министерство образования делает это начётнически, формально, ульпаны крайне низкого уровня. И людей, интеллигентных людей, образованных людей, — их бросают в море быта, как бы вынуждая с первых недель — тех, кто совестливый и ответственный — работать. Язык за год — за два, превращается во врага. Или в некое вспомогательное орудие, понимаете? И человек перестает видеть в нём и даже ощущать эту удивительную сладость, он не влюбляется в этот язык, он им пользуется на самом низком уровне, по нужде.

Он не ощущает себя умным на этом языке. Уж я не говорю о том, что он не понимает песен, анекдотов. То, что происходит с ивритом в Израиле — это удручающая картина. Это горестная картина. Это — мучительная картина, мне горько это видеть. И я хочу, что называется, «продать продукт», который люди захотят взять. Например, песни, которые они обожают и знают наизусть. И вдруг, эти песни появляются на Иврите. И вот эта сладость узнавания выражений. А Окуджава — разобран на поговорки. Откройте любую газету. Хоть одна статья называется строчкой из его песни. Пока наше поколение живо... И дети уже знают Окуджаву. Я стараюсь перепеть его на иврите. Я работаю с несколькими переводчиками и авторизированно перевожу сама. Ведь конгениально перевести — это не просто. Ведь идея та, чтобы совпало и длинный звук и «о» или «а»… То, что у Окуджавы так просто. И музыкальность и текст, текст — безумно важен. И содержание сохранить. Выражения даже сохранить. Потому что «возьмемся за руки» — это выражение. Результат сохранить. Сохранить словесный результат, сохранить его посыл, мысли, и сохранить романтику этого посыла. Понимаете? Он великий романтик, он — абсолютно универсален в отличие от Галича или Высоцкого, которые были энциклопедисты социальной жизни. Окуджава универсален. Он про простые вещи пел. Про то, что сегодня нам так необходимо. Он, если коротко говорить — как рабби Гилель, на одной ноге — он учил отличать Добро от Зла. Вы в этих песнях понимаете, что хорошо и что плохо. Вот и всё. Не надо, как говорится, заумничать. Я хочу, чтобы люди на иврите, узнавали любимые выражения. Ведь масса народа ими пользуются.

Поэтому я готова сделать этот титанический труд и хочу хорошо спеть Окуджаву на иврите. Чтобы это осталось. Чтобы по этому Окуджаве учили иврит. Даже не учили, чтобы по нему воспринимали, чтобы его почувствовали, чтобы хотели потом на нём пошутить, или петь, или сказать.

— У меня очень простые запросы. Я хочу снова получить портфель абсорбции. Я знаю как это делается, но самое главное — я знаю «зачем». Я хочу привести в город как можно больше русских евреев. Я полагаю, что в городе происходит не только техническая, жилищная или промышленная катастрофа. Самая большая катастрофа в городе — де-мо-гра-фи-ческая. Кроме того, я полагаю, что именно наша публика, образованная, интеллигентная, — именно мы скорее всего из всех слоёв населения образуем в течение нескольких лет средний класс. И только на среднем классе может держаться город. Я хочу русских сюда десятками тысяч. И я добьюсь, что они будут здесь жить. И то, что эта тема так страшно запущена, что за последние три года миграция города отрицательная. Три процента приезжает... Я по близким друзьям вижу. И по неблизким тоже. Я вижу что люди уезжают в окрестные городки. Из-за дешевизны жилья.

Более того, появилось страшное на мой взгляд новое явление. Оно уже около трёх лет лежит на поверхности. Я его называю ре-алия. Люди культурных профессий, профессий умственного труда адвокаты, поэты, писатели, даже программисты, ученые не находят здесь спроса, и, оставляя здесь семьи, едут на заработки в страны исхода. Это касается не только нашей общины. В Иерусалиме, например, очень сплоченная, крайне интересная и многообещающая франко-говорящая община. Люди из Бельгии, из Франции, очень много из-под Парижа, из самого Парижа. Несколько тысяч семей. Они возвращаются в Париж работать. Подработать, подзаработать. То же происходит и с «русскими». В Киев, в Москву на заработки. Они не находят для себя спроса здесь. Нередко они оставляют здесь семью, которая живет на пособие. Явление это страшное. Оно еще не крупномасштабно, но уже заметно. Эти люди — профессионалы, и на них там есть спрос. Вот они и едут организовывать там радиостанции, журнальчики, в какую-то фирму подработать. Кому-то создают там капитал. А сюда переправляют половину своего заработка. Потому что содержат семьи. Это явление позорное. И удручающее. Не для них позорное — для нас!

— Жильё — это проблема, но сейчас есть очень заметные сдвиги. Очень заметные. Как только ушёл Ольмерт, вы не поверите, мы утвердили одну за другой две программы. Одну на 18 тыс. единиц жилья на западе Иерусалима, к сожалению. Я считаю, что продвигаться надо на восток. Только на восток.

— Не навстречу врагу, а заселять то, что принадлежит нам по праву. И прекратить играть в эти подлейшие политкорректные игры. Нам душно в наших городских границах. Мы задыхаемся. Надо двигаться в направлении Маале-Адумим. Безо всяких разговоров. Есть земли в этом направлении, заселённые арабами — либо отчуждать, либо покупать. Но подавляющая часть этих мест — земли еврейские.

Мы — не захватчики. Мы — освободители. Иерусалим — не захвачен. Он — освобождён. Это — не территории. Это — земля. Люди не понимают, что они делают, подменяя понятия. Люди, которые придумали называть эту политую кровью еврейских солдат землю, повторю двадцать раз — землю, землю, землю — территорией, — они сделали роковую ошибку. То, что вы называете территорией — уже слегка не ваше.

И тот, кто не понимает, что тысячи, десятки тысяч лет вся кровь лилась, все войны велись за землю, тот — вне истории. Эти все фокусы со словами уже в глотке стоят. Назвать народ, которого в сущности нет — палестинцами! А мы тогда кто? Тогда называйте меня палестинским евреем. Почему они — палестинские арабы? И я всегда это говорю, что они — палестинские арабы — это не народ. Я называю это сбродом в буквальном смысле этого слова. Они сбредаются сюда в течение последних 50 лет со всех концов нищего мусульманского мира.

Например проблема так называемых беженцев. В 1948 году после войны за независимость арабов, добровольно убежавших из Израиля в лагеря беженцев, было чуть меньше 200 тыс. человек².

А по переписи 1949-50-го годов их уже 1 млн. Теперь давайте подумаем. Половина населения женщины. Пусть даже 2/3 и пусть за этот год каждая из них родила тройню, что невероятно, всё равно получится меньше 600 тыс. Чтобы их стало 1 млн., надо, чтобы каждая женщина родила шестерню.

Откуда же взялся миллион? Очень просто. Его составили все нищие, все люмпены, весь сброд, который был тогда в Ливане, в Египте, в Тунисе, в Ливии. Они сбежались на пайку Лиги Наций, на медицинскую помощь, на хоть какую-то крышу. И из этого сброда, глядишь, образовался палестинский народ. Палестинские арабы, если они и есть, — это иорданские арабы. Их столица Амман, а не Иерусалим. Амман. И по культуре и по всему это — иорданские арабы. Почему их называют палестинским народом? Это миф новейшего времени, который выдуман и поддерживается, для того чтобы погубить государство Израиль. Так всё просто казалось бы. Но самое примечательное и самое удручающее, что государство Израиль само играет в эту игру, желая всем понравиться. Не надо никому нравиться, не надо.

— Меня тоже. На последних выборах я уже знала ему цену, а на предыдущих, против Барака, я ему очень помогала. У меня был очень простой расчёт. Я рассуждала за Шарона, как за человека уже пожившего и понимающего, что мир объединяется против нас. Я думала, что он стар, что ему нечего терять и он возьмёт на себя ответственность за нас. Он пойдёт на меры необходимые для спасения Армии и страны. Предположим он пойдет под трибунал, но пойдёт, сделав своё дело. Но он не взял на себя ответственность за нашу национальную честь и жизнь. Меня он разочаровал так глубоко и так безнадежно… Его бесконечные зигзаги, неответы не прямые удары, на теракты. Постоянное славословие и никаких прямых действий. Он, в основном, довел до деморализации, до национальной депрессии, когда нас бьют и убивают в автобусах, в кафе, в дискотеках... там и тут, а мы не отвечаем.

Народ, который смог провести такую операцию как «Энтебе», народ который победил в Шестидневной войне, народ, который переломил войну Судного дня… И этот же народ терпит, что жилые районы его столицы обстреливаются в течение двух лет. Я — зам. мэра Иерусалима, и я выступаю по телевидению и говорю об этом. А ведущие спрашивают, а что разве есть военное решение? Отвечаю, что только военное решение и есть. Только военное. Что вы дурака валяете? Дайте мне, женщине, бригаду десантников на два часа… В конце концов эвакуируйте Бейт–Джалу да разбомбите её к чертовой матери. Вы что с ума сошли терпеть такое? «Это будет неадекватный военный ответ», — отвечают мне. А разве это адекватное поведение — терять международный имидж?

— Утром рано еду в мэрию и слышу по радио как пресс–атташе Армии: «мы провели операцию по зачистке домов и беспокоили только те квартиры, где могли находиться террористы». Он употребил слово «пинцет», как характеристику этой операции. Осталось начать беспокоиться о комариках, которые там проживают.

Армия держала в осаде церковь. Она же сама превратила бандитов, засевших там, в героев Сталинграда. Вместо того, чтобы пустить газ… Нельзя превращать бандитов и убийц в героев.

— А мы отдали Иерихон, отдали Хеврон — это позор. Это национальный позор. И господин Арафат десятки раз давал нам повод этот позор смыть. Десятки раз.

Вы знаете, чего я ждала от Шарона после «Дельфинария»? Я ждала, что он введёт военное положение. Если демократия крепкая, то ситуация военной диктатуры на два–три месяца никому бы не повредила. А потом спокойно объявляется обратно демократия. Зато вся бы эта болтливая и предательская левая шваль сидела бы под домашним арестом. И перестали бы часами, десятками часов обсуждать проблему, которая выеденного яйца не стоит. Это не демократия. Это болтовня, словоблудием, глупость и национальное предательство. Вот как я видела эту ситуацию. Если я кажусь чересчур жесткой вырезайте всё, что считаете нужным.

— Вы знаете, я пришла к простому выводу. Люди хотят слышать прямую речь, не косвенную, а прямую. Они безумно устали от того, что их общественные деятели подыскивают слова. Как бы кого-то не обидеть. Хватит. В нашей ситуации мы не можем себе позволить, как вы говорите, нравиться всем.

Меня здесь, в мэрии, одна левая тварь обозвала фашисткой. Я пыталась на него подать в суд, потому что он обозвал фашистами всех выходцев из Советского Союза. Между прочим, член руководства левой партии «Мерец». Член руководства, не мальчишка на базаре. Он евреев, которые понесли наибольшие потери в войне с фашизмом обозвал фашистами. У них ведь язык, как распутная девка. Так в суде мне сказали: «Ну что вы, это всего лишь политическое оскорбление». А по-моему это оскорбление, хуже которого не может быть. Как только человек начинает выражать национальные взгляды, его начинают приписывать к фашистам.

— Вы знаете, я эту тему не очень чувствую. Я понимаю, что наша судебная система находится в жесточайшем кризисе. В Израиле суд предубеждённый, политически ангажированный. Но для себя, как человек абсолютно прагматичный, я не вижу реальной возможности это переменить. Поэтому я не берусь разговаривать на эту тему. Стратегически я понимаю, что система порочна. Но тактически я не понимаю, как это можно изменить. Эта «независимая» от власти структура безумно зависима кланово. Суды порочны, да. Вы, как гражданин, не можете полагаться на независимость судей. Более того, в первую очередь рассмотрят вашу политическую принадлежность. Это при декларации независимости судейской системы. Вот в чем ужас и позор этой ситуации. Но я не знаю что делать.

А вот в отношении так называемой Палестинской Автономии я вижу решение и оно на мой взгляд силовое.

— Этим словом запугали людей. Я вижу это как частичный обмен населением. Не надо бояться мысли о том, что самые окраинные еврейские поселения могут быть освобождены при условии, на мой взгляд только при одном условии, арабов из центра страны переселить туда. Арабов Лода, арабов Иерусалима. А вижу трансфёр как взаимный обмен. Евреев сюда, а арабов туда. Оставляем вам поселение, оставляем инфраструктуру, дома и прочее. А вы нам всё оставляете здесь.

— Около полутора лет назад я стала членом партии «Ихуд Леуми» и через месяц была выбрана председателем центра. Центр партии — это все выборщики со всей страны, все главы регионов. Председатель центра — должность выбранная. Хоть я всегда поддерживала Либермана, но я молодой член партии.

Либерман один из немногих трезвых политиков и, хоть я и женщина, не побоюсь сказать, что он один из немногих настоящих мужчин и в правительстве и среди политических деятелей. У нас происходит демускулинизация и феминизация правительства, и в этой ситуации Либерман надёжный человек. Он говорит то что думает, он делает то, что говорит.

— Да. И едва ли не первый министр, который понимает предпочтение Иерусалима и его особого статуса перед всеми городами Израиля. Он пошел на специальные меры — связать Иерусалим с другими городами поездом. У Иерусалима сейчас такой связи нет. Кроме того, в Иерусалиме чудовищные дороги. Постоянные пробки, потому что плохо организована вся транспортная работа.

Либерман один из очень немногих, кто, лишь месяц назад войдя в должность, сразу начал программу «Иерусалим». Туда входят и дороги и сам транспорт и вся система их обслуживания. Чтобы люди здесь жили они должны работать. Мы открываем курсы шоферов и других специальностей, связанных с транспортом. Это огромная инфраструктура и вот Либерман пошел на это именно для Иерусалима. Дать рабочие места для иерусалимцев. Я смогу в рамках этой программы перетащить сюда десятки молодых семей, которые смогу здесь работать и жить, а не в Хайфе, Кармиэле или еще где–то.

Сегодня надо давать льготы жителям Иерусалима, давать подарок для покупки квартиры, чтобы сюда приезжали и поселялись. Город с точки зрения безопасности очень тяжёлый, промышленности нет, туризма нет. Дайте людям привилегии, льготы, бонусы… Город должен стать привлекательным. Надо, я не боюсь это говорить, соблазнить людей и поддержать город на привилегиях несколько лет. Люди зацепятся, начнут работать и останутся здесь навсегда.

Есть одна вещь которой меня научил великий правозащитник А.Д.Сахаров.

— Нет, но его жена Елена Боннэр — тётя моего мужа. Поэтому он мне как бы дядя, хоть и не по крови. Он сказал одну замечательную вещь и я пользуюсь ею как математической формулой. И не разу не прогадала: «Решение должно быть моральным и только тогда оно практично». Я принимаю самые тяжкие решения только из моральных соображений. Такое решение может оказаться сегодня абсолютно не выгодным, особенно в личном плане. Не выгодное, не популярное… Но вы выиграете. Не через год, так через два, не через неделю, так через пять лет.

— Нынешняя правящая городом коалиция — это 31 человек. 1 мэр и 30 человек пропорционально представляют голоса избирателей. На сегодняшний день из этих 30 человек 15 — религиозные, потому что у них явка на голосование — 99,9%. Из оставшихся 15: левее левого — «Шалом Ахшав» и Мерец — 7 мест; просто левые и нейтральные — 6. В итоге один ликудник и я — всего два правых человека. Плюс, якобы, мэр. Теперь скажите, как в такой коалиции можно проводить национальную политику? В любой комиссии сидит большинство левых. С религиозными нет никаких проблем. Религиозные люди национально ориентированы, как правило. Но их всегда ругают: «Ох, харедим хотят захватить город». Во всех комиссиях, в большинстве, сидят харедим, все культурные учреждения города утверждены именно ими, и вся культурная жизнь города движется и субсидируется благодаря им, и все течет не хуже, чем где–либо ещё, если не лучше. Но есть только одно «но», и этому «но» у них надо поучиться. Они чрезвычайные корпоративные интересанты (попросту говоря стоят за своих). И за свою корпорацию они борются намного сильнее, чем, например, не за свою. Поэтому у нашей корпорации из двух человек нет той силы. Я повторюсь, у этого «но» надо поучиться. Есть община религиозных евреев города, у которой есть непропорциональное представительство, которое умеет постоять за свои интересы и за свои права. Когда вам что-то нужно для вашей общины, вам не будут ставить палки в колёса. Только вы у них не в первом порядке предпочтения. Не думайте, что вам не дадут открыть или закроют некашерный ресторан или магазин. Вам ничего не запретят, только вы не будете их первым приоритетом.

А то что на них вешают всех собак и говорят, что они замучили город — это абсолютная ложь. Ни разу некошерный магазин не был закрыт. Дискотеки по субботам работают, кубы, пивные, бары — работают, ресторанчики работают. Те, которые хотят работать.

Я когда вспоминаю Европу, а я 6 лет жила в Мюнхене и в Париже, работала на радио «Свобода». Германия — мёртвая страна в воскресенье, Франция — мёртвая. Кроме арабов никто не работает.

Обвинять харедим, я думаю безнравственно. Между прочим, я жду субботы как чего–то нечеловечески прекрасного и святого, потому что, клянусь вам, человек работающий должен иметь вот этот продых. От телефонов, от езды. Поверьте мне — это такое счастье. И вот я жду этой минуты живая или мёртвая. Посмотрите на меня. Я светская дамочка в брюках, которая с утра до ночи на колёсах. Я жду субботы и живая или мёртвая прискакиваю зажигать свечи. Я знаю, что в тот момент, когда я зажгла свечи, порядочные люди мне звонить не будут… У меня будет несколько часов, которые принадлежат мне, моему дыханию, моим мыслям, моему времяпровождению. И когда люди наконец поймут, что им не просто можно отдохнуть, но что им предписано отдыхать. Те, кто этого не понимают — мне их жаль.

В прошлую свою каденцию мы решили откликнуться на «нет транспорта, нет транспорта, нет транспорта по субботам. Нас загнали. Никуда выехать не можем».

Мы трижды запускали проект с дешевым маршрутным такси. Трижды провал. Никто на самом деле не ездит. Так что, если уж тебе позарез надо возьми такси один раз в месяц.

Всё больше не могу, я уже провела с вами вдвое больше времени, чем планировала.

— Всем им огромный привет и «в следующем году в Иерусалиме». 

¹ В этом я и сам убедился. Первая наша встреча была назначена в центре Иерусалима на Янай 6. Я, не зная города, опоздал почти на десять минут. Люди, находившиеся там, сказали, что Лариса меня не смогла дождаться, так у неё неожиданно возникла встреча с послом Грузии в её кабинете в мэрии. Погулял по центру Иерусалима, потом с Романом Ратнером мы отправились в поселение Офра. На полпути к поселению в очередной раз зазвонил телефон Романа… Он протягивает его мне и говорит: «Это Лариса вам звонит». Действительно Лариса. Извинилась, хоть опоздал я, и объяснила, что людям на Янай 6 «я объяснила, что придёт человек, так направьте его в мерию, я буду там». Это пешком 1–2 минуты ходьбы, но эти «друзья» ничего мне не сказали. Мы тут же договорились на встречу в мэрии в воскресенье. — Прим. авт.

² В первые дни войны Израиля за независимость арабское военное командование предупредило своё население, что будет абсолютно беспощадное истребление евреев и сражения будут такими, что камня на камне не останется. Спасайтесь заранее. Это и было основной причиной поголовного бегства арабов с территории государства Израиль в первые дни его существования. — Прим. ред.

 Версия для печати