Сумерки идеологий

Алекс Тарн. Краткая автобиография. Родился в 1955 году (город Арсеньев, Приморского края). В двухлетнем возрасте эмигрировал в Ленинград, где и обретался до репатриации в Израиль в 1989 году. Техник по счетным машинам. Женат. Дочь. Собака. Вечерами заходят зайцы.

Так что, ежели кто думает отсидеться в своем медвежьем углу — мол, пусть себе французы бесятся, нам-то что? — не выйдет, мил человек. Хочешь, не хочешь, а придется становиться счастливым. А если упрешься — заставим!

Грозный этот окрик стал вторым уроком, еще более многозначительным — придя к власти, идеология неизбежно задействует террор. Отчего — неизбежно?

Во–первых, по определению, идеология направлена на изменение реальной среды. А среда, как известно, инертна и принимает любые нововведения весьма неохотно, другими словами, сопротивляется, скотина эдакая. Но это еще полбеды. Главная беда начинается, когда вдруг всем, и в первую очередь самим взявшим власть идеологам, становится ясно, что умозрительный идеал, та самая светлая гавань, ради которой весь сыр-бор, собственно говоря, и затевался, так и остаются умозрительными и к неблагодарной реальности не имеют ровно никакого конкретного отношения. Как-то не вытанцовывается. Идеал остается где-то там, в туманной дали; грубая же действительность неуклюже топчется здесь, под боком, просит жрать и решительно не желает с идеалом совокупляться.

Логичным ответом на такое поведение является наказание упрямой контры. Срочно создается Комитет Национального Спасения, ЧК, гестапо... Действительность начинают мять, жать, гнуть и насиловать всем строем. Довольно скоро выясняется, что она, бедняга, уже давно на все согласна, уже и рада бы согнуться, как просят господа чекисты, да вот несчастье — не может при всем желании. Ну не может она взлететь, зараза! Рожденный ползать, знаете... Вот этот момент, братцы, — самый страшный. Для начала, пугается идеолог. Представьте себе — надо сознаваться в ошибке. Сначала самому себе, что еще куда ни шло, а потом — и всему миру. Мол, простите-извините, ошибочка вышла в расчетах; мол, идеал, хоть и классный, да вот беда — недостижимый, что называется, в принципе. Так что, граждане, примите во внимание, что — не со зла, а ради вашей же пользы...

Только ведь не сознается. Потому как тогда придется расплачиваться за кровь, что уже пролита реками... а во имя чего пролита? Во имя твоей ошибки, рыженький? Ты что, смеешься? Да и не дадут ему сознаться, свои же чекисты из гестапо не дадут. Они ведь, эти ребятки, уже часть действительности, новой, а по сути — той самой, старой, с постоянным составом ролей; причем, ежели раньше они в этой пьесе играли хрюканье за кулисами, то теперь — сидят на сцене, ноги на стол, кушать изволят... Они-то и убирают рыженького, чтоб не мешался. И все бы хорошо, но главная загвоздка — все с той же идеологией завиральной... надо ее как-то поддерживать, кровь из носу надо, хотя и трудно, а точнее — невозможно.

Что делать? Тут-то и начинается настоящий террор, ибо отныне задачей идеологии становится не выправление упрямой действительности — ведь в возможность такого выправления уже никто не верит; отныне задачей становится сокрытие истинного положения вещей, ложь как способ существования. Обычными средствами этого не добиться; поэтому главным и единственным инструментом правящей идеологии становится массовый террор. Таким образом, террор имманентно свойственен находящейся у власти идеологии, причем свойственен идеологии любой, безотносительно к сути предлагаемого ею идеала.

«Декларация Прав Человека и Гражданина», принятая Учредительным Собранием в августе 1789 года, в первой своей статье торжественно провозглашала: «Люди рождаются и остаются свободными и равными в правах». В этом предложении все — ложь, от начала до конца. Ложь красивая, спору нет, но ложь. Потому что на самом деле люди рождаются зависимыми (то есть несвободными) и остаются таковыми до самой старости, если, конечно, доживают. Потому что равенство в правах невозможно в принципе, ибо всегда и всюду вступало, вступает и будет вступать в противоречие с неравными возможностями, причем противоречие это — неустранимо, даже при помощи столь идиотского инструмента, как «исправляющая дискриминация», ибо Господь создал нас разными, что уж тут поделаешь — что выросло, то выросло... Разными, а значит — неравными.

Первая статья Декларации, перекочевавшая затем в национальные конституции и, уж конечно, во «Всеобщую Декларацию прав человека», принятую ООН в 1948 году, представляет собою яркий пример идеологической догмы, не имеющей ничего общего с реальностью, а потому обреченной коверкать ее при помощи единственно возможного средства — террора. Красивая сказка неизбежно заканчивается гильотиной, нарами, пулей в затылок, мотыгой по голове.

Французская Революция стала первой иллюстрацией тому. Уже в июле 1791 года, менее чем через два года после торжественного провозглашения свободы слова, собраний и манифестаций, республиканцы совершили первое громкое массовое убийство, расстреляв демонстрацию в Париже. С тех пор преступления во имя — как же иначе — человеческой свободы и равноправия только набирали обороты, достигнув естественного пика именно во время правления самых пламенных радетелей людского блага — якобинцев. Все мыслимые моральные барьеры были сметены «освежающим» ветром гуманистической идеологии: до того еще никто не осмеливался, к примеру, стрелять из пушек в городскую толпу. Бонапарт, тогда еще молодой и безвестный генерал термидорианцев, недрогнувшей рукой записал на счет Революции и это блистательное достижение. По свидетельствам очевидцев, паперть церкви св. Роха в тот славный октябрьский денек 1795 года напоминала кровавое болото — дымящееся месиво человеческой плоти с торчащими из него обломками костей...

Начавшись в 1789 году с розовой утопии, Революция завершилась через 10 лет бонапартистской диктатурой — опять же, естественным образом: помните, каратели неизбежно сменяют идеологов у руля. Позади осталось десятилетие массовых убийств, ежедневных казней, разрухи, голода, гражданских смут, навязанных народу «революционных» войн. Воистину, торжество Декларации Прав Человека и Гражданина...

Самое неприятное, что мир, разинув рот от ужаса и удивления, наблюдал за этим кровавым «торжеством» и ждал объяснений от господ идеологов. Оправившись от первого шока, господа идеологи стали искать причины, постигшей их неудачи. Собственно, в течение всего XIX века происходила мощная теоретическая работа, сопровождавшаяся накоплением новой наглости. Надо было что-то делать с Первой статьей Декларации, с искомыми свободой и равенством... Прежде всего, стратегия научного поиска требовала не распыляться, а сосредоточиться на какой-либо одной из двух проблем, в надежде, что вторая разрешится автоматически. В итоге благодарное человечество оказалось в двойном вы игрыше, получив две густо населенные группы идеологий.

Марксисты, к примеру, атаковали проблему Равенства. Отец-основатель новой идеологии, всосав материализм с молоком выкрестившейся матери, сформулировал конкретный рецепт достижения вожделенной цели: все поделить. По его ученому мнению, имущественное равенство неотвратимо приводит и к равенству глобальному — в правах, в образовании, в духовном развитии и даже в любви. Попутно, как ясно даже дураку, решается и проблема свободы. Элегантно, не правда ли? Просто обречено на победу, не так ли? Почему, собственно говоря, обречено на победу? Ну... что за вопрос... вы меня разочаровываете... Потому что оно верно! Вот почему!

Анархисты поставили во главу угла Свободу, рассудив, в отличие от Маркса, что равенство является побочным результатом тотального освобождения личности. Всевозможные любители народа, почвы и дикой природы английских парков предлагали свои уникальные рецепты. Весь этот бурный поток дикой лажи, затопивший умы к концу XIX века, характеризовался двумя параметрами: абсолютной бредовостью базовых постулатов «великих» учений и полнейшей уверенностью адептов в их абсолютной истинности.

Особо следует отметить два течения, также занимавшиеся проблемой Свободы. Отчаявшиеся найти приемлемое решение собрались под поникшим знаменем экзистенциализма. Для них были очевидны и кризис гуманистической идеологии, выразившийся в идейном провале Французской Революции, и, позднее, — жалкий бред пришедших ей на смену «практических» теорий. На почве этого отчаяния выросли роскошные цветы великой литературы конца XIX — первой половины XX веков — Кьеркегор и Достоевский, Камю и Кафка, Ануй и Сартр, с их горькими откровениями тотального абсурда, отчуждения, редких проблесков свободы на черном фоне повседневного бессмысленного бытия.

Реакцией на эту тягучую безысходность, на это тотальное разочарование в возможностях человека, стала философия Ницше. По сути, Ницше выступил в качестве последнего серьезного защитника гуманистической модели. Человек, возведенный в ранг верховного существа, поправший своей высокою свободой самого Бога — вот гордая модель Ницше. Над этим несчастным история посмеялась особенно жестоко: единственным реальным воплощением этой крайней формы гуманизма стал фашизм. Никогда еще расхождение грубой реальности с красивыми планами идеолога не было столь вопиющим...

В XX веке накопившие наглости «практические» идеологии перешли в решительное наступление. На долгие годы мир стал ареной безумных экспериментов. По большому счету, каждая правящая идеология с удивительной точностью повторила печальную дорогу Великой Французской Революции — захват власти; кровопролитие; первоначальный энтузиазм, быстро сходящий на нет; кровопролитие; создание органов подавления и «малый» террор против политических соперников; кровопролитие; недоумение и разочарование по поводу «неразумной» действительности; кровопролитие; уничтожение первоначального, «идеологического» правящего слоя и захват власти органами подавления; кровопролитие; массовый террор против всего населения; большое кровопролитие; диктатура. Единственным отличием стали, пожалуй, новые технологические возможности, в сочетании с которыми этап массового террора был в особенности ужасен...

Но всему, слава Богу, приходит конец. Фиаско идеологий прошедшего столетия было настолько полным и однозначным, что трудно представить себе ситуацию, в которой они когда-либо смогут оправиться и снова начать копить наглость и силу. Скорее всего, время прекраснодушных людоедов подходит к концу. Конечно, они все еще рыпаются, ходят на свои марши, издают свои газетенки, произносят речи на своих партсобраниях. Но это уже, пользуясь техническим термином, «выбег», движение по инерции. Похоже, что они почти сдохли, с чем я всех нас искренне поздравляю.

Впрочем, пока им еще удается поддерживать свое «правое дело» на тлеющих угольках — при помощи старых проверенных кадров, захвативших в свое время (в последней четверти прошлого века) командные посты в системе образования, в прессе и в культурном истеблишменте стран Запада. Но и этой, последней власти господ гуманистов приходит естественный конец — по старой, давно проверенной, ни разу не отказавшей схеме. Сейчас они находятся как раз на стадии массового культурного террора, с переходом к диктатуре политкорректности. К счастью, культурный террор не сопровождается пролитием крови — всего лишь инфаркт тут и там, запрет на профессии, поливание грязью, ошельмовывание того или иного несчастного, грубая промывка юных мозгов. Ничего. Потерпим, недолго осталось. Эпоха Идеологий подходит к концу. Они уже вот-вот отбросят коньки, верьте мне. Уже скоро.

Во избежание недоразумений мне кажется разумным повторить, в тезисной форме, основные положения парадигмы «Эпохи идеологий». Вот они.

1. Идеологии не были с нами всегда; до конца XVIII века структура общественно-политических отношений регулировалась Традицией.

2. Великая Французская Революция стала первым опытом переделки этой структуры на основе идеологии, выраженной в Первой статье Декларации Прав Человека и Гражданина; началась Эпоха идеологий.

3. Первый этот опыт ознаменовался полнейшим фиаско, приведя к результатам, диаметрально противоположным намерениям авторов Декларации.

4. XIX век занялся переосмыслением неудачного опыта; возникли новые идеологии, призванные улучшить исходную модель.

5. Несмотря на все внешние различия, эти «учения» имели в качестве общей базы все ту же Первую статью (равенство прав и индивидуальная свобода) и в этом смысле были близкими родственниками.

6. XX век стал ареной новых практических воплощений гуманистической утопии — идеологии вновь захватили власть.

7. На этом этапе исходная коллизия «Традиция против Идеологии» дополнилась острыми внутрисемейными конфликтами между соперничающими за власть идеологиями.

8. Впрочем, острота этих сражений не должна нас обманывать — речь шла о конфликте между родственниками; коммунизм, фашизм и прочие цветочки выросли из одного и того же гуманистического корня.

9. Повторные опыты XX века, такие как Советы, Третий Рейх, коммунистический лагерь, латиноамериканский геваризм, маоизм, полпотовщина и пр., имели ужасающие последствия, причем развивались в точности по давнему «французскому» сценарию.

10. Все без исключения идеологические режимы потерпели концептуальный крах, что вызвало общий кризис идеологий, который мы и наблюдаем в настоящее время.

11. Ввиду слабости разбитых идеологий на авансцену снова вышла прежняя коллизия «Традиция против всех идеологий».

12. Эпоха идеологий завершается; в то же время их уцелевшие остатки еще сохраняют сильные позиции в культурном истэблишменте Запада.

Давайте подведем итог. Предлагаемая парадигма характеризуется простым и ясным взглядом на кажущуюся идеологическую путаницу. Нет нужды различать между ними, друзья, — все они одним миром мазаны, один змеиный клубок. Этому клубку, этой шипящей угрожающей массе противостоит Традиция, консервативные силы. Вот и все. Осталось только окончательно раздавить змеюшник.

Кровавая зараза гуманистических идеологий, вскормившая Робеспьера и Сталина, Троцкого и Гитлера, Пол Пота и Кастро, Мао цзе Дуна и Ульрику Майнхоф, — не свойственна этому миру имманентно. Человечество может и должно покончить с нею, как покончило до того с чумой и холерой. Она свалилась нам на голову два столетия тому назад; она сгинет в небытие, оставив по себе недобрую память и многие миллионы жертв. Изыди, сатана!